Этажом выше кто-то чем-то шуршал на лестнице. Послышалось веселое посвистывание. От Фитцке таких звуков доноситься не могло, он совершенно точно самый невеселый человек на нашей планете. Дверь захлопнулась. Наступила тишина.
Я пошел на пятый. На лестничной площадке стоял синий мусорный мешок, полный. Полоски обоев выглядывали наружу и пластиковая пленка, заляпанная краской — красной, желтой и оранжевой. Ну разве это не счастливый случай! Бюль был дома, а у меня было полчаса времени. Если я все ловко проделаю, он обязательно впустит меня к себе в квартиру.
Когда я позвонил, Бюль открыл сразу. Все было на месте: и его замечательные белые зубы, и черные волосы, и шрам на подбородке. Он удивленно рассматривал меня. Почти озабоченно.
— Рико! Что-то случилось?
Почему почти все люди, если к ним в дверь позвонит ребенок, сразу спрашивают, не случилось ли чего?
Я покачал головой и протянул ему руку.
— Добрый вечер! Меня зовут Фредерико Доретти. Я…
— Э-э-м-м… Я знаю, как тебя зовут.
Вот так и знал, что он встрянет! Некоторые люди даже десять секунд не могут подержать язык за зубами, а то, что я собирался сказать, было почти таким же трудным, как «Обеспечение безопасности с упором на контроль за установкой».
Где-то у меня в голове сам собой переключился маленький переключатель и запустил лотерейный барабан. Мне стало неприятно жарко. Я опустил руку. Рукопожатие отменяется. В конце концов, просто невозможно одновременно сконцентрироваться на всем сразу, а до сих пор «речь» про меня всегда произносила мама.
— Меня зовут Фредерико Доретти! — громко повторил я. — Я — необычно одаренный ребенок! Поэтому я могу, например, ходить только прямо и мало что замечаю вокруг себя!
Я говорил все быстрее.
— Но зато я люблю смотреть квартиры другихлюдейможномневойти?
Сердечные поздравления, Рико! Больше всего мне хотелось тут же развернуться и пулей убежать. Если бы десятью секундами раньше человек знал, как глупо он будет выглядеть десятью секундами позже, он бы точно не стал говорить или делать некоторых вещей. Ну а я сделал и сказал.
— Необычно одаренный?
Брови Бюля съехали к середине лба.
— Это значит, что я хотя и могу много думать, но не очень быстро, — выдавил я следующее объяснение.
— Оооо-кеееей… — сказал Бюль очень медленно.
— Но это, вообще-то, не значит, что я глупый. Например, Луна находится на расстоянии трехсот восьмидесяти четырех тысяч четыреста одного километра от Земли. В среднем.
— Понимаю…
Снова очень медленно.
— Позавчера я этого еще не знал и, наверно, скоро снова забуду. Потому что иногда у меня из головы что-то выпадает, только я не знаю заранее, что и откуда.
— Хм, ну раз так…
Теперь Бюль улыбался, и это была дружелюбная улыбка. Он распахнул дверь.
— Давай, заходи.
Между прочим, давно уже пора!
Я протиснулся мимо него, и он закрыл дверь. В нос мне сразу ударил запах краски. Повсюду в коридоре штабелями стояли картонные коробки, некоторые закрытые, другие раскрытые.
— Надеюсь, небольшой беспорядок тебя не смутит, — сказал Бюль. — Переезд, ты же понимаешь.
Я великодушно покачал головой. Это ничего, главное — чтобы он привык к порядку, если соберется жениться на маме.
Дверь прямо около меня была открыта, и я туда вошел. Это была гостиная, и выглядела она так, как будто там проживала сама зима, собственной персоной. Ковра не было, а только паркет, покрашенный в белый цвет. Стены тоже белые, и полки. Они были заполнены только наполовину, на них стояли и лежали книги и компакты. Нигде не видно картинки или плаката, нигде никаких миленьких безделушек-финтифлюшек, как у фрау Далинг или у нас в квартире. Белый кожаный диван, перед ним стол. На раскрытой газете «Бильд» стоял пустой стакан. Дно у него было мокрым, и от этого край газеты волнился, как раз на голой груди какой-то девахи. Жирными буквами было напечатано, что ее зовут Синди, ей двадцать два года, по профессии она парикмахерша, а живет она в районе Берлина Хоэншенхаузен.
Больше я на таком расстоянии не смог ничего прочитать. Нет, ну вообще! Бюль, значит, рассматривает этакую гадость! Еще на столе был разбросан разный хлам: карандаши, записная книжка, магазинные чеки и всякое такое. В одном углу гостиной на полу стоял маленький телевизор, в другом — музыкальный центр.
— Ну что, все в ажуре? — сказал Бюль у меня за спиной.
Это прозвучало как вопрос, который задают, когда не знают, что сказать. И еще это прозвучало как вопрос, на который можно ответить только «да», так что я пробормотал «да».
АЖУР
Вязанье с дырочками. На люстрах обычно висят Абажуры, но в них дырочек не делают. Я посмотрел в словаре, бывает ли еще А-ажур и Б-ажур, но таких слов нету.
Я сложил руки за спиной и посмотрел наверх на потолок. Вот он был красив, даже очень, — старинная лепнина, да еще и раскрашенная в разные цвета.
— Как дела у твоей мамы?
Потолок был почти как девственный лес. Много-много переплетенных друг с другом цветочков и листьев оранжевого, желтого и красного цвета. Некоторые из них были похожи на настоящие, как будто росли прямо из потолка. Маме бы понравилось.
— Рико?
— М-м-м?
— Как у твоей матери дела?
— Она считает, что вы красавчик, каких поискать. Только вот…
Немного зеленого посреди других цветов не помешало бы. Или вообще можно сделать что-нибудь совершенно другое вместо всех этих цветочков и листочков. Бывает ли лепнина с рыбами? Тогда такой потолок получился бы как аквариум. Из одного угла подплывала бы черепаха, а из другого — маленькая вкусная рыбка на обед. А посередине синий кит, такой большой, что…
Бюль громко откашлялся. Я повернулся к нему. Он стоял в дверном проеме, засунув большие пальцы в карманы брюк.
Он снова улыбался, но вид у него при этом был нетерпеливый — как у человека, который не может дождаться, когда же ему обустроят этот замечательный аквариум.
— Ну так? — сказал он. — Что — только вот?
— Ну да, я думаю, мама не сможет в вас влюбиться, потому что тогда она начнет вспоминать про папу.
— О… понимаю.
Теперь он больше не улыбался. И вид у него был такой, как будто он только что получил плохую отметку за контрольную.
— Я, хм-м… я думал, вы живете одни?
— Мы и живем. Папа давно уже умер.
А теперь вид у него стал такой, как будто учитель сказал, что выдал ему не ту тетрадь и у него все-таки «отлично». Лицо у Бюля было очень загорелое, как будто он провел последние несколько дней на солнце. Только маленький шрам на подбородке выделялся светлым пятном.
