– Несомненно. Но не настолько, чтобы начать выдумывать небылицы. Во всяком случае, она немедленно умолкла, как только жена Вигурё, нахмурив брови, дала ей понять, что она наговорила лишнего. Ну как, убедил я тебя?
– Пожалуй. Спасибо, Перрен, я подумаю, что здесь можно сделать.
Адвокат ушел, а Дегре позвал одного из своих людей и дал ему все необходимые указания. На следующий день жена этого человека явилась к Мари Бос на улицу Гран-Юлё с просьбой погадать. Ей было велено по ходу разговора пожаловаться на мужа – но для начала ни на что не намекать, чтобы не вспугнуть дичь.
Через два дня сержант предстал Дегре для доклада.
– Ну что? Твоя жена побывала у вдовы Бос?
– Два раза. Сегодня только что вернулась. Как вы приказали, она разыграла роль несчастной супруги и…
– И что?
Вместо ответа сержант вынул из кармана флакончик из темного стекла, поставил его на стол своего капитана и лишь после этого пробормотал:
– Вдова Бос дала ей вот это. Мы с женой опробовали снадобье на кошке… И она сдохла!
На следующий день по приказу начальника полиции Ла Рейни пристав Дегре арестовал Мари Бос, двух ее сыновей и дочь Манон, а затем жену Вигурё. На сей раз Дегре потянул за нить, которую так долго искал: вскоре перед изумленными глазами полицейских предстала картина такого множества убийств, какой еще не знала история.
Примерно за три месяца до ужина у Вигурё, который вывел Дегре и прочих полицейских ищеек на след невероятного количества колдунов и преступников всех мастей, одна почтенная канонисса в сопровождении восхитительной девушки семнадцати лет переступила порог Пале-Рояля. Она явилась в парижскую резиденцию герцогов Орлеанских, дабы попросить аудиенции у невестки короля Людовика XIV и хозяйки дома.
Девушку звали Анжелика де Скорай де Руссиль. У нее было круглое свежее лицо, большие мечтательные серые глаза, густые золотистые волосы, молочно-белые зубы и прелестный алый рот. Помимо всего прочего, она была высокой и гибкой, с удивительно тонкой талией. Канонисса приходилась ей родной теткой. Именно она, с согласия всего остального семейства, прозябавшего в безденежье, решила увезти эту красивую девочку из родной Оверни, чтобы пристроить при дворе.
Поскольку канонисса находилась в превосходных отношениях с аббатиссой Фонтевро, родной сестрой мадам де Монтеспан, Анжелику включили в число фрейлин герцогини Орлеанской, и в этот день девушке надлежало представиться невестке короля.
– Это и есть наше милое дитя? – ласково сказала принцесса, когда Анжелика присела перед ней в реверансе. – Она красива, как ангел, и свежа, как цветок. Мне нравится видеть вокруг себя молодые лица. И это личико меня вполне устраивает!
Покраснев почти до слез, Анжелика осмелилась все-таки поднять глаза на принцессу, которая ответила ей доброй улыбкой. Невестка короля, при всей своей доброте, не отличалась красотой. Рослая и сильная, более всего похожая на ландскнехта своим мощным сложением, она обладала зычным голосом и даже неким подобием усов над верхней губой. Кроме того, она ругалась, как извозчик, обожала пиво и кислую капусту, напоминавшие ей о родной Германии. При рождении она получила имя Шарлотты-Елизаветы Баварской, но ее называли обычно принцессой Пфальцской. Шесть лет назад она вышла замуж за герцога Орлеанского, брата короля, который являлся полной ее противоположностью.
Изящный, хрупкий, элегантный, несколько жеманный и очень женственный, герцог долго не мог прийти в себя после того, как умерла его первая супруга – великолепная и несчастная Генриетта Английская, чья смерть вдохновила Боссюэ на создание изумительной надгробной проповеди. Понадобилась вся власть Людовика XIV, чтобы заставить брата жениться вторично.
Супруги составляли весьма странную семейную пару: истерики мужа сопровождались площадной бранью жены. Но грозное обличье принцессы Пфальцской являлось обманчивым – она была превосходной и очень доброй женщиной с тонким умом, замечательным чувством юмора и опасной проницательностью. Впрочем, последнее качество было совершенно необходимо при дворе. Сейчас мужеподобной принцессе следовало разрешить небольшую проблему, связанную с этой малышкой Анжеликой: каким чудом юная красотка получила рекомендацию родной сестры мадам де Монтеспан, к которой король, как всем было известно, начинал охладевать? Сестры фаворитки ничего не делали без ее согласия – следовательно, маркиза обо всем знала. Но ей было уже под сорок, и она, невзирая на по-прежнему ослепительную красоту, заметно толстела, а потому инстинктивно ненавидела всех, кто мог бы привлечь внимание Людовика XIV. Зачем же ей понадобилось оказывать покровительство малютке с таким восхитительным личиком, какого давно не видели в Версале? Ошибки здесь быть не могло: аббатисса Фонтевро никого не рекомендовала бы даже в дом герцогов Орлеанских, не заручившись полной поддержкой своей деспотичной сестры.
Однако невестка короля была не из тех женщин, которые теряются в бесплодных догадках. При первом же удобном случае она в присущей ей откровенной манере задала прямой вопрос аббатиссе. Та лишь улыбнулась и хладнокровно пожала плечами.
– Девочка очень хорошенькая, это правда, но абсолютно безвредная. К сожалению, бедняжка глупа как пробка. Впрочем, дурочки могут принести большую пользу, если уметь их использовать… А маркиза всегда отличалась подобным умением.
Мадам кивнула с понимающим видом. Все было ясно: Монтеспан предпочла самолично доставить невинное удовольствие своему ветреному любовнику, не рискуя полагаться в таком важном деле на волю случая, от которого всегда можно ждать сюрпризов. Ведь уже многие при дворе шептались про некую мадам Скаррон…
Первые месяцы, проведенные мадемуазель де Скорай при дворе, оказались самыми тяжкими в ее жизни, невзирая на доброту герцогини, которая прониклась жалостью к неловкой деревенской девочке и всячески ей покровительствовала. Принцесса Пфальцская и сама в свое время страшно страдала, когда появилась при французском дворе и изысканные придворные с утонченной жестокостью осмеивали каждый ее жест. Но герцогиня не всегда находилась рядом с мадемуазель де Скорай, а прочие фрейлины безжалостно издевались над скромными платьями девушки, над ее манерами и даже над ее провинциальным овернским говором. Запуганная, оглушенная, беззащитная перед этой злобой, спрятанной под маской любезности, бедняжка Анжелика не смела раскрыть рта и постоянно плакала, забившись в какой-нибудь укромный угол. При ее робости она не могла дать отпор злоязычным подругам, и вскоре при дворе возобладала не слишком лестная для нее оценка аббатиссы Фонтевро: все решили, что девица глупа до невероятности! Таково было общее мнение, и в конце концов в это поверила сама Анжелика.
Бедная девочка не сомневалась, что в ближайшем времени ее отошлют обратно, в горы родной Оверни, – но в глубине души только радовалась этому. Она любила свой старый Кропьер, который едва ли заслуживал гордого наименования замка, зато стоял посреди прелестной долины, недалеко от городка Рольяк.
Анжелике казалось, что этот большой дом с черепичной крышей, окруженный жалким подобием крепостных стен, – самое чудесное место на земле. Конечно, родня будет разочарована: ведь все семейство прилагало усилия, чтобы устроить ее при дворе. Чувствительное сердце девушки страдало при этой мысли, ибо она по своему простодушию не понимала, каким безжалостным холодным расчетом руководствовались близкие, возлагая надежды на ее красоту. Пытаясь утешиться, она думала о том, что скоро вновь увидит свои каштановые рощи, белоснежные облака на синем небе, стремительные горные потоки и бескрайние отцовские поля.
