— Мне еще к Славке на минутку зайти надо, — объяснил он.
Лешка тоже надела куртку и оглядела брата.
— Странно, — сказала она. — Мне почему-то сначала показалось, что твои кроссовки серые с черным, а они наполовину белые.
Ромка приподнял левую ногу и оглядел ее. Кроссовка наполовину серая.
— А ты стань вот сюда, — сказала Лешка. Он подошел ближе к окну и, едва удерживая равновесие, вытянул вперед ногу.
— Смотри-ка, а теперь вставка и вправду белая. И на носке кусочек тоже белым отсвечивает. Почему так? — спросил он Элю.
— Не знаю, — ответила она. — Я их особенно не разглядывала. Они мне понравились, я их тебе и купила.
— Наверное, малюсенькие ворсинки на этом материале в зависимости от того, как падает свет, по-разному отсвечивают, — заключила Лешка. Она вытащила из своего пакета похожие на Ромкины, но более светлые и, как их ни верти, не меняющие свой цвет кроссовки, и радостно улыбнулась.
— Давно хотела именно такие, — объявила она и проникновенно сказала: — Спасибо тебе, Элечка.
Налюбовавшись своей оригинальной обновкой, Ромка сказал:
— Вы идите, я Славке тетрадку занесу и вас догоню. Мам, и тебе спасибо, — крикнул он, выбегая за дверь.
Валерия Михайловна не забыла о просьбе сына и скопировала ему на работе Славкину тетрадь по истории.
Удобно устроившись на сиденье в вагоне метро, Ромка снова с удовольствием стал осматривать свои ноги. Повернешь так — вставка серая, эдак — серебристая, а взглянешь сверху — белая. Да еще сверкает, словно шелковая. Блеск! А на сверкающем носке яркими желтыми нитками вышита буква С. Прямо как золотая!
— А эта твоя подруга Лида кем работает? — спросила Лешка Элю.
— Лидочка — бухгалтер, а ее дочь Вика теперь тоже, как и я, в кинобизнесе занята.
— А чем Вика заболела?
— На нее откуда-то свалилась сильнейшая ангина, с большой температурой. Поэтому она и не смогла сюда ехать. Выздоровеет — тоже прилетит, если понадобится.
— Увезет с собой бабку, и та тоже станет американкой, — добавил Ромка.
— Возможно, так оно и будет. Не оставлять же ее здесь одну. — Эля откинулась на спинку сиденья и сказала: — У этой семьи очень интересная история. С начала девятисотых годов они жили в самом центре города, на Арбате. Но после революции Лидочкины прадед с прабабушкой со своими детьми остались в коммуналке, то есть в двух маленьких комнатках своей собственной огромной квартиры, куда подселили других людей. В этой самой квартире родились и Софья Яковлевна, и Лидочкина мама, которая, выйдя замуж, переехала в другое место. А после ее гибели Лидочка снова на прежнем месте поселилась, и Вика там на свет появилась. К сожалению, с мужем своим, Викиным отцом, Лида довольно скоро разошлась, и стали они жить вчетвером: муж Софьи Яковлевны тогда еще был жив. Потом кому-то понадобилась их огромная коммуналка, и всех жильцов расселили кого куда. Вот им и досталась двухкомнатная «хрущевка» в Медведкове. Поначалу они и ей были рады — отдельное жилье, своя собственная кухня.
— И что ж тут интересного? — удивился Ромка.
— Пока ничего. А скажите мне, пожалуйста, знаете ли вы, кто такой Брюс? — ни с того, ни с сего спросила Эля.
— Еще бы, — сказала Лешка. — Кто ж Брюса Уиллиса не знает? «Крепкий орешек», «Пятый элемент», «Шестое чувство»… У нас полно кассет с фильмами, где он снимался.
Эля улыбнулась.
— Я не Уиллиса имею в виду, а графа Якова Брюса, сподвижника Петра Первого.
Лешка задумалась, а Ромка торжествующе оглядел своих спутниц и снисходительно бросил:
— И этого знаем. — И небрежно пожал плечами. — Кто ж его не знает?
Достав из сумки копию Славкиной тетрадки, он полистал ее и стал громко читать, периодически запинаясь, так как плохо разбирал почерк друга.
— Вот, пожалте вам, Яков Вилимович Брюс — потомок знатного шотландского рода. Входил в состав Великого посольства Петра Первого, изучал астрономию и математику в Лондоне у Ньютона и Лейбница. Неразлучный спутник царя во всех военных кампаниях, сенатор, оказывал большое влияние на взгляды и интересы царя. Кроме того, он занимался издательским делом и выпустил первый русский гражданский календарь, а также, по велению Петра, наставление для младых отроков и девиц дворянского сословия, оно называлось «Юности честное зерцало». В этом наставлении помещались азбука, таблицы слогов, цифр и чисел, то есть оно являлось пособием по обучению гражданскому шрифту и арабскому написанию цифр. — Ромка оторвался от листков. — Еще почитать? Но почему ты об этом спрашиваешь?
— Хватит читать. Все верно, — сказала Эля. — Дело в том, что этот Яков Брюс — один из предков Софьи Яковлевны.
— Ух ты! Сколько ж веков прошло! И кем же она ему приходится?
— Теперь уж и не понять кем. Лида смеется и говорит, что седьмая вода на киселе.
— Послушай, — Ромка схватил ее за руку. — Если он граф, то она, значит, тоже графиня? Эля улыбнулась.
— Должно быть. Только кто теперь придает значение всяким титулам? О них давно забыли. Тем не менее семья всегда гордилась этим родством.
— И что тогда? — не успокаивался Ромка. — Может быть, она богатая? Брюс-то был богатым человеком, ученым и коллекционером еще, здесь об этом тоже написано.
— Конечно, нет, — улыбнулась Эля. — Откуда у старушки богатства? Если что-то давным-давно и имели, то сначала в революцию, а потом во время войны все пропало. Продавали, исчезало… Ведь люди думали тогда не о вещах, а о том, как уцелеть при всех тех катаклизмах, что принесло с собой двадцатое столетие.
— Жаль, — вздохнул Ромка. — Сейчас бы посмотрели на что-нибудь старинное.
— Сейчас и посмотришь. На старушку, — сказала Лешка.
Они вышли из метро и довольно быстро нашли пятиэтажную «хрущевку». Дверь подъезда открывалась свободно, на ней не было ни домофона, ни кодового замка. Но внутри подъезда, как ни странно, чисто, ветер из разбитых окон не свистел, стены, выкрашенные в светло-коричневый цвет, не выглядели обшарпанными.
— Нам на второй этаж, — Эля нажала на звонок возле квартиры под номером семь.
Через некоторое время за дверью послышался шорох, и испуганный голос глухо спросил:
— Кто там?
— Знакомая Лидочки, вашей приемной дочери, — ответила Эля.
Дверь открылась. Лешка ожидала увидеть робкую старушку, похожую на Серафиму Ивановну, с какой их свела судьба в Воронеже, во время каникул. Ромка представлял себе высокомерную графиню, сухую и чопорную старуху. Однако стоящая перед ними старая женщина разительно отличалась как от их воронежской знакомой, так и не соответствовала Ромкиным представлениям о старинной знати. Интеллигентное лицо со светлыми внимательными глазами, держится прямо и с достоинством.
«И впрямь как графиня», — подумала Лешка, оглянувшись на брата.
