Чтобы понять, насколько верна моя догадка, мне придется-таки встретиться с Юденичем, ничего не поделаешь.
А нет ли и в этом какой-нибудь хитрой ловушки?
А может, и Дегтярев, роняя свои намеки, имел в виду убийство Ершова, об обстоятельствах которого ему что-то стало известно? Вот эта его фраза, что Гортензинский считает, будто у Дегтярева до сих пор на меня зуб… не подсказка ли: используй уверенность Гортензинского в том, что я тебя ненавижу…
Да, серьезное что-то вырисовывается, очень серьезное. И, хочешь, не хочешь, я должен окончательно расставить все по местам.
Вот так я сидел и размышлял, пока не раздался звонок в дверь.
Глава седьмая
Контуры провокации
(Рассказывает полковник Осетров)
— Рад приветствовать вас, отец Владимир! — сказал я, отметив про себя, что священник почти не изменился. Больше стало седины в бороде и волосах, но не смотря ни на что подтянут, лицо моложавое обветренное.
— И я рад вас видеть! — сказал он. — Сколько лет, сколько зим, да?
— Да уж… — кивнул я. — Но проходите в комнату, рассказывайте, с чем пожаловали.
— Не буду ходить вокруг да около, — сказал отец Владимир, устроившись в кресле. — Как я вам писал, церковь у меня теперь в далеком северном приходе. Это неподалеку от Архангельска…
— Архангельск? — я подался вперед. — Только не говорите мне, что Михаил Астафьев — один из ваших подопечных. Тогда разговор сразу не получится. Я не имею права обсуждать поступающих ребят и выслушивать просьбы за них.
— Увы! — вздохнул отец Владимир. — Именно о нем я и хотел говорить. Он, действительно, один из моих подопечных. Я нахожусь в постоянном контакте с инспектором по делам несовершеннолетних и вместе с ним стараюсь вытягивать тех ребят, которым еще можно помочь. Астафьев — паренек которому надо дать шанс в жизни. Я вам так скажу: если он поступит в ваше училище, то никогда не подведет. А если он провалится и ему придется вернуться назад, в Архангельск, то сгинет он, точно сгинет. Покатится по кривой дорожке, сперва будет воровать, чтобы младшим братьям и сестрам помогать, потом это войдет в привычку, так и заплутает по лагерным зонам. Жаль его будет, очень жаль! Я беседовал с Мишей несколько раз. Задатки у него самые хорошие. В смысле, человеческие задатки. Тут я, все-таки, научился видеть людей…
— Послушайте, — мягко проговорил я, — Астафьев — не один такой. У меня лежат стопки дел похожих на него ребят, для которых, возможно, поступить в училище — это шанс всей жизни. Поэтому нельзя покровительствовать одному такому, задвигая других. Это будет более чем нечестно. Я не знаю, насколько весомым будет мое слово при окончательном отборе…
— Говорят, что очень весомым, — пробормотал отец Владимир.
— Кто говорит? — сразу поинтересовался я, не досказав предыдущую фразу.
— Хороший человек, которому вполне можно доверять, — несколько уклончиво ответил отец Владимир.
Эта уклончивость меня заинтересовала.
— Что за человек? Я его знаю?
— Насколько мне известно, да. Он пострадал точно так же, как и вы, от своих. И тоже на попытке помочь мне.
— Помочь вам? Как?
— В свое время он брался поддержать меня в плане издания книги в России и за рубежом, а также готов был спрятать у себя те материалы, которые, после изъятия, были бы невосстановимы. Тогда это не понадобилось, потому что…
Отец Владимир осекся. Понятно, он не знал, насколько можно вслух поминать ту давнюю историю, даже сейчас.
Я упомянул совсем мимолетно, что у меня с отцом Владимиром был один контакт, выходящий за рамки служебного общения. И я подозреваю, генерал Волков об этом знает.
Так вот, когда стало ясно, что над отцом Владимиром тучи сгустились совсем, я пригрозил отставкой и предупредил отца Владимира, что против него готовится, чтобы он успел спрятать самые опасные материалы, которые святые сановники особенно хотели уничтожить. В итоге и дело против него не очень-то раскрутилось. Провели у него обыск, изъяли экземпляры книги, еще что-то — ничего особенно страшного не нашли — отсидел он несколько дней в следственном изоляторе. Потом его выпустили под подписку о невыезде, и какое-то время он на допросы ходил. А затем все в мире перевернулось, и дело на него прекратили за недостатком улик и за отсутствием состава преступления. Вот так, август девяносто первого спас порядочного человека.
А уж как мне удалось его предупредить, чтобы служебного долга не нарушить, это мое дело. Все секреты раскрывать не хочу. Генерал, наверное, догадывается, но и он промолчит. А отцу Владимиру вся эта служебная кухня неведома.
Но, это уже мои мысли, и к делу они отношения не имеют. Тогда я спросил у отца Владимира:
— Хороший человек, который брался вам помочь в издании вашей книги в России? Выходит, у него были для этого возможности?
— Определенные возможности имелись, — несколько уклончиво ответил отец Владимир.
— И, может быть, у него имелись возможности отстаивать ваши авторские права на западе? — проговорил я.
Отец Владимир вздрогнул.
— Так вы догадываетесь, кто это?.. — спросил он после паузы.
— Похоже, догадываюсь, — криво усмехнулся я. — Этим человеком, сидевшим на крупном посту во всесоюзном агентстве по авторским правам, мог быть только Гортензинский, так?
— Так, — кивнул отец Владимир. — Очень хороший и мужественный человек. Он даже предлагал мне передать ему на хранение самые опасные материалы, потому что у него точно не стали бы искать…
«Эх, отец Владимир, отец Владимир… — думал я. — Знали бы вы, что бы сделал этот «хороший и мужественный человек», если бы материалы попали к нему! Его и подослали к вам, чтобы без проблем изъять то, что вы никогда не смогли бы восстановить, потому что в архивы, где вы снимали копии, вас бы больше в жизни не допустили… Да и сами архивы, наверно, были бы уже уничтожены, от греха. Отдал бы Гортензинский эти материалы прямиком на Лубянку, а вам бы сказал, что у него все-таки провели обыск и все изъяли, и что он сам теперь в чудовищном положении… Или ничего не сказал бы, продолжал бы уверять вас, что материалы у него в целости и сохранности в таком месте, из которого их сейчас сложно забрать, но, мол, время придет, заберем… А еще он подсунул бы вам на подпись договор агентства по авторским правам, что является вашим полномочным представителем, и вы бы по своей наивности этот договор подписали. А агентство, став владельцем прав, тут же запретило бы любые издания вашей книги на Западе. Гортензинский втолковал бы вам, что, мол, нельзя давать разрешение на публикацию, потому что ни одно издательство не хочет платить столько, сколько ваша книга действительно стоит, и что, мол, он понимает и уважает вашу позицию, что вы готовы хоть бесплатно ее напечатать, но нельзя, мол, потакать акулам… И все бы выглядело исключительно заботой о ваших интересах, а на самом деле издание и распространение «вредной» книги было бы остановлено…»
