— И ради одного стихотворения вы весь язык выучили? — изумился Ванька.
— Ну, нельзя сказать, что я его выучила, — улыбнулась Сьюзен. — Но стихотворение я в итоге не только тщательно разобрала, но и запомнила.
И она продекламировала:
Был старик, застенчивый как мальчик,
Неуклюжий, робкий патриарх…
Кто за честь природы фехтовальщик?
Ну, конечно, пламенный Ламарк!
Слова она произносила чуточку смешно, но, в целом, очень чисто и правильно.
— Как там дальше? — спросила она саму себя.
Мы прошли разряды насекомых
С наливными рюмочками глаз.
Он сказал: природа вся в разломах,
Зренья нет, ты зришь в последний раз.
Он сказал: довольно полнозвучья,
Ты напрасно Моцарта любил.
Наступает глухота паучья,
Здесь провал сильнее наших сил…
— Вот. — Она чуть смутилась. — И это мне действительно очень помогло. Я даже взяла кусочек из этих стихов эпиграфом к своей работе, про то, что «На подвижной лестнице Ламарка Я займу последнюю ступень». «Подвижная лестница» — это замечательно, в этом самая суть. И ведь когда Мандельштам писал это, даже в Москве метро еще не было построено, и про эскалаторы он не знал. Я специально проверяла, по датам. Нет, вы понимаете? Вот есть эта «подвижная лестница», эскалатор по-нашему, и все виды едут по ней, проходя одну стадию за другой, кто-то исчезает, кто-то новый появляется, остановки не бывает ни на секунду, движения и изменения вечные и непрерывные, и я встаю на последнюю ступеньку, и у меня весь путь впереди, а для кого-то этот путь уже кончается. Когда я разобрала это стихотворение вот так, размышляя над каждым словом, и из-за каждого слова подолгу роясь в словарях, чтобы выяснить все возможные смыслы, которые в нем имеются, у меня самой в голове что-то прояснилось, и возникло несколько новых и очень хороших идей… Идей, которые всем понравились, и за которые меня и взяли в итоге в наш замечательный исследовательский центр, куда, просто так не попадешь. Вот это и называется «брать проблему во всем объеме». Если б я отмахнулась от Мандельштама, потому что, мол, что там взять, со стишков, красивости одни и ничего научного, я лучше прочту еще несколько толстых книг по моей теме — то я бы достигла намного меньшего.
— И все равно, — с уважением сказал мистер Флетчер. — Ребята правы в своем изумлении. В упорстве вам не откажешь. А с виду вы… ну да, легкая такая красивая девушка, никогда не подумаешь, что за этим беззаботным обаянием скрывается таран. (Мы с Ванькой и сами думали о том же. Выходит, Сьюзен — не какая-то там, а серьезный работник, и ей поручили заниматься с нами не потому, что на работе можно без нее спокойно обойтись, а потому что на нее можно положиться.) — Вы, случаем, не шотландка?
Здесь я должен пояснить тебе, Фантик, что упорство, даже упрямство шотландцев настолько считается их национальной чертой, что и в присказки вошло. Ванька говорит, что это и в футболе заметно: шотландцы порой играют не очень хорошо, но уж если сумеют упереться, то любой команде рога пообломают. Ну, обо всем, что касается футбола — тут Ваньке лучше судить.
— Нет. — Сьюзен, рассмеявшись, тряхнула своими рыжими кудрями. — Я не шотландка, я ирландка. То есть бабушка у меня была ирландкой. Может, отсюда и моя тяга к поэзии. Ведь ирландцы и дня не могут прожить без поэзии, без красивых поэтических преданий, без сказки, возникающей из ничего.
Мистер Флетчер тоже рассмеялся.
— Понимаю, не шотландка, а ирландка. Bingar keine Russin, stamm' aus Litauen, echt deutsch, так?
— Именно так! — весело согласилась Сьюзен.
А у нас с Ванькой челюсти отвисли.
— Эгей! — сказал мой братец. — Это что еще такое?
Теперь все на него смотрели с изумлением.
— Что, даже ты знаешь эти стихи? — спросил мистер Флетчер. — А я-то думал щегольнуть!
— Какие там стихи! — отмахнулся Ванька. — Это ж то, что выдал нам этот чудак-профессор! — Он повернулся ко мне. — Слушай, может, это был пароль? И тоже как-то связанный с кошками?
Мистер Флетчер мигом посерьезнел.
— С какими такими кошками?
— Да с теми, которые жили семьдесят, а то и восемьдесят лет назад, — ответил я. — Пристал к нам с ними какой-то чудак, а когда узнал, что мы из России, то и выдал эту фразочку.
— Угу, и как он в музее Шерлока Холмса вертелся! И как в Летний цирк побежал! — добавил мой братец. — Вот уж точно, профессор, задвинутый на своем!
— Интересно, — сказал мистер Флетчер. — Очень интересная история, и хотелось бы ее услышать, если вы не против. Может, нам присесть где-нибудь? И перекусить заодно? Я приглашаю. Знаете, люблю истории о чудаках…
— Мы вообще-то не так давно перекусили. — Ванька похлопал себя по животу. — Но от еще двух-трех порций мороженого я не откажусь.
— И я тоже, — поддержал я.
Мистер Флетчер поглядел на Сьюзен:
— Окончательное слово за вами, мисс.
Она поглядела на нас — и махнула рукой.
— Согласна. Только по моему разумению больше чем по одной порции мороженого им брать не надо. Они уже столько его съели, что как бы чего не вышло. Обидно будет все время в Лондоне проваляться с ангиной!
И мы направились в кафе…
Но опять настает время отправлять письмо, так что доскажу в следующем, что было дальше.
С огромным приветом твой Борис Болдин
Крау форд-стрит, 18,
Лондон, Вест 1.
Письма шестое и седьмое
АЛЕКСАНДРУ ВЕТРОВУ ОТ БЕНДЖАМЕНА
ФЛЕТЧЕРА И БЕНДЖАМЕНУ ФЛЕТЧЕРУ
ОТ АЛЕКСАНДРА ВЕТРОВА
Дорогой друг!
Спешу поведать тебе самые неожиданные новости. Я еще не уверен, но, кажется, мы нашли курьера.
Впрочем, обо всем по порядку.
Установить места пребывания в Англии всех, кого ты перечислил, оказалось делом совсем не сложным. Свои расследования я решил начать с мистера Болдина и его семьи, причем взяться за это дело лично. Во-первых, я хотел сразу его отмести, как наименее вероятного из всех подозреваемых. Во-вторых, «прощупать» его я хотел тонко и деликатно, не обижая достойного человека, а когда дело доходит до тонких ходов и подходов, то тут я прежде всего полагаюсь на себя, а не на своих подчиненных, при всей их несомненной и самой высокой квалификации.
Выяснить, что его дети оставлены на попечение мисс Сьюзен Форстер, сотрудницы того исследовательского центра, в котором он сейчас занят, и что к часу дня они должны быть в зоопарке, труда не составило. Я взял Алису, и мы отправились в зоопарк, этакий любящий папаша со своим ангелочком. Надо сказать, Алиса, при всей радости, посматривала на меня с подозрением: при всей нашей любви и взаимопонимании она давно привыкла, что папа занят на работе целыми днями, а то и ночами, и что у папы едва находится время чуть-чуть пообщаться с ней вечерком, перед самым сном. А уж те выходные, когда нам удается вместе удрать куда-нибудь за город, для нее — настоящий праздник. Впрочем, что тебе рассказывать? У полицейских всего мира сходная судьба. И, мне кажется, ей овладело смутное беспокойство, не является ли поход в зоопарк частью моей работы, а она — только сбоку припека. Ее — как и многих детей — не проведешь.
