Стас принес на кухню блокнот и написал сверху слово
«Деньги». Подчеркнул. Задумался. Никаких денег в деле не просматривалось. Ни
наследства, ни спрятанных драгоценностей графа Пустова, ни антикварных вещей,
ни даже единичных перстней с алмазами – ничего. Центральной фигурой дела была
женщина. Красивая женщина, напомнил себе Стас. Особенная, необыкновенная.
Чудесная. Стас поставил под словом «Деньги» знак вопроса и ниже написал:
«Ревность». Здесь уже было над чем поразмышлять. Стас на секунду задумался.
Потом в столбик выписал несколько фамилий. Сначала погибших Торопцева, Локтева
и Самсонова. Затем Фадеева. Второй столбик он отвел Воробьеву, Никоновой,
Чекмареву и своей жене. Между двумя столбиками появилась стрелочка, ведущая от
Локтева к Чекмареву. В третий столбик попал и Захар Горянский, старший и
младший Фокины и подруга Анастасии Светлана Прохорова. Помедлив, Стас внес туда
же ее мужа Никиту, который в свое время ухаживал за Анастасией. С этим
человеком он до сих пор не был знаком, о чем и сделал соответствующую пометку
внизу: «Поговорить с Никитой Прохоровым». Немного поколебавшись, отдельно вывел
свою собственную фамилию – Бессонов. Соединил первой стрелочкой себя со своей
женой, второй – с Анастасией. «Это честно, – решил он. – Вероника и
Таганов знают, что я неравнодушен к Анастасии. Может быть, даже сама Анастасия
знает. Поэтому я, несомненно, заслуживаю места в списке». После этого Стас взял
желтый маркер и вычеркнул фамилию Торопцева. «Уже кое-что, – подумал
он. – Уравнение из бредового превращается в алгебраическое. Пучков
собирается завтра утром устроить мозговой штурм. Интересно, что я скажу, когда
мне дадут слово?» Догадка, пришедшая ему сегодня в голову во время визита к
бабушкам Анастасии, казалась настоящим перлом, но у нее не было ни одного
фактического подтверждения. Повинуясь подсознательному импульсу, Стас, свалив
тарелки в раковину, отправился в комнату жены. Он собирался произвести здесь
тщательный обыск, чтобы найти – что? Да просто что-нибудь. Неизвестно что.
Записку, номер телефона, визитную карточку – любой намек на причастность жены к
делу о нападении на Фадеева. Стасу было странно думать о ней, как об одной из
участниц дела. Вика, замешанная в преступлении, – это казалось бредом.
Стас вспомнил о только что прочитанном эпизоде, где описывалось, как жена убила
мужа. Ей не нравилось, что он чавкает за едой. Сопение и чавканье благоверного
бесили ее до такой степени, что она не выдержала и утопила несчастного в тот
момент, когда он принимал ванну с ароматической солью. Погиб за бескультурье,
так сказать. В Викиной комнате Стас первым делом полез в секретер – это была
изящная вещица, купленная в испанском салоне за бешеные деньги. В секретере
имелось множество маленьких полочек и отделений, в которых лежали аккуратные
коробочки и стопки разноцветных конвертов. С огромным удивлением Стас
обнаружил, что секретер выполняет функции комода. Здесь не оказалось ни книг,
ни записей, ни писем и почти не было бумаг. В конверты Вика складывала
поздравительные открытки, приглашения в парикмахерскую и салон красоты, а также
квартирные счета. В коробках и шкатулках лежали заколки, булавки, пуговицы и
несметное количество украшений. Стас открывал крышки и не уставал удивляться –
десятки браслетов и кулонов, кольца и броши, серьги и клипсы, цепочки разной
длины и плетения, бусы из полудрагоценных камней, и так далее и тому подобное.
Кроме того, два шкафа были под завязку набиты стильной одеждой. Стас до сих пор
даже не представлял, сколько у его жены тряпок. «Интересно, – размышлял
он, – что из этого куплено на мои деньги, и что – на воробьевские?» Мысль
о том, что маленький податливый Воробьев тратился на костюмы, туфли и сумочки
для Вики, почему-то его не оскорбила, а позабавила. «Не только мне эта штучка
портит кровь, – подумал он. – Кстати, о сумочках. В сумочках может
заваляться какая-нибудь интересная мелочовка».
И Стас принялся за сумочки. В одной из них он, к своему
изумлению, обнаружил пачку стодолларовых банкнот. Пересчитал, присвистнул и в
задумчивости положил обратно. «Это либо накопления с моей зарплаты, либо
опять-таки воробьевская стипендия, – беззлобно подумал он. – Ладно,
что уж там. Такой женщине, как Вика, деньги жизненно необходимы. Без них она
высохнет от злости». В других сумочках не нашлось ничего, достойного внимания.
Зато в кармане одного из «классических» клетчатых пиджаков Стас обнаружил
крошечную записную книжку с золотой застежкой. Бисерным Викиным почерком в ней
были записаны десятки телефонов, а в специальном пластиковом отделении лежала
дюжина визитных карточек, но они ни о чем не говорили Стасу. Зато на последней
странице книжки, которую Вика содержала в необыкновенной аккуратности,
обнаружился коряво написанный зеленым фломастером – наискось через весь лист –
чей-то телефон. Стас выписал этот номер на отдельный лист и положил во
внутренний карман своей куртки, чтобы потом проверить. «Кстати, –
спохватился он. – Я так и не показал Анастасии все материалы!» А ему очень
хотелось это сделать. Стасу все время казалось, что он может упустить нечто
важное, какую-нибудь связь между людьми или событиями – просто потому, что у
него нет настоящего понимания происходящего.
Он испытывал некоторый душевный дискомфорт оттого, что его
жена в этот момент развлекалась с Воробьевым. Но Стас совсем не ревновал, просто
ему было неловко – ведь о похождениях его жены теперь знали коллеги по работе.
Таганову, впрочем, тоже, наверное, было не слишком весело, когда он выследил
Вику.
Стас постелил постель и погасил свет. Закинув руки за
голову, он живо представил себе маленького крепенького Воробьева и Вику –
пользуясь своей красотой и особым положением, она наверняка помыкала им. В ту
же секунду Стас осознал: жена ему ужасно надоела. Да что там – она просто
достала его. А что, если она уже достала и своего любовника? Что, если Воробьев
хотел порвать с Викой? Что, если у него появилась новая женщина, другая
любовница? Та самая незнакомка в платке и очках с зеркальными стеклами, которую
так и не смогли толком описать служащие гостиницы. Стас представил, как эта
женщина, сняв номер на втором этаже, где позже поселился и Воробьев, дождалась
ночи и проскользнула к его двери. Тихонько постучала. Коротышка тотчас открыл.
Наверняка у них был ужин или просто посиделки с шампанским, потом –
развлечения. После чего уставший вице-президент «Меркурия» сладко заснул. Стас
представил, как женщина выбирается из постели, извлекает из вещей Воробьева
пистолет и выскальзывает в коридор. Прокравшись в свой собственный номер, она
прячет пистолет в сумочку и возвращается в теплую постель. Наутро любовники
расстаются, и женщина покидает гостиницу. Возможно, Воробьев действительно не
сразу обнаружил пропажу оружия. А когда обнаружил и понял, куда подевался
пистолет, не стал поднимать шум. Может быть, надеялся, что женщина вернет его
или по крайней мере объяснится. На что он точно не рассчитывал, так это на то,
что из этого пистолета в тот же день выстрелят в человека. Почему он не хочет
ее выдавать? Элементарно, Ватсон! Потому что тогда о ней может узнать не только
жена, но и постоянная любовница. То бишь Вика. Стас ничего не знал о жене
Воробьева, но реакцию своей жены на измену мог предугадать вплоть до мелочей.
Стас приподнялся и включил ночник. Черт побери, если картина, которую он сейчас
представил себе, верна, то получается, что с Воробьевым вполне можно работать.
Общая ошибка и оперативников, и частных детективов состояла в следующем:
обнаружив одну любовницу, они не приняли в расчет возможность существования
второй. Если бы воробьевской любовницей была кто угодно, но не его жена, Стас
тоже вряд ли стал бы рассматривать эту версию. Женщина. Загадочная женщина,
инкогнито которой в состоянии раскрыть именно Воробьев! Может быть, прямо
сейчас стоит поехать в Тушино, вытащить Воробьева и вероломную Вику из постели
и, воспользовавшись эффектом неожиданности, расколоть обоих? Нет, вряд ли
Воробьев при Вике признается, что у него есть другая. Голубчиков надо колоть по
отдельности, и завтра с утра они с Пучковым решат, кто и как должен это
сделать. Стас почти всю ночь ворочался с боку на бок, так что утром был сильно
не в духе: ночной азарт улетучился, и его место в душе заняло раздражение.
