— Виссарион Северинович! — взмолился я (хотя вообще-то я всегда рад был слушать его байки. — Мы ведь так никогда до конца не дойдём, а ведь история становится всё интересней и интересней! Дайте дослушать — а вы потом все отдельно расскажете.
— Хорошо, хорошо, молчу, — добродушно согласился Виссарион Северинович. Видно, и ему было интересно узнать, чем дело кончилось. — Ну? — обратился он к Мише.
Миша, кажется, хотел что-то сказать на тему постоянных вмешательств смотрителя маяка в его рассказ, но передумал и просто продолжил.
— Так вот, журналист согласился на оба условия и с удовольствием раздавил на пару с информатором две бутылки самогонки. Естественно, не только слушал, но и сам разболтался, когда закосел — потому что любил и языком почесать и прихвастнуть тем, сколько ему известно и как он во всякие дела вхож. Информатора понесло — принялся он повествовать журналисту, что за всеми грабежами дач стоит единая мафия, которая получает процент с каждого налёта и которая мелких исполнителей отмазывает, а уж если отмазать не удаётся, то заботится о том, чтобы и в лагерях им неплохо жилось. Мол, это прибыльное дело, одно из самых прибыльных по всей России — по Союзу, тогда ещё — поэтому милиция и не может справиться. Не знает милиция, что надо головы рубить, а не щупальца… Словом, невесть чего наплёл. А журналист, значит, тоже разоткровенничался: не верю, говорит, что милиция сама такая уж чистая, потому что, вот, очень странное дело Петько и Скрипицына. Я тут репортаж о музеях готовил и ездил к смотрителю одного из крупнейших наших областных музеев — того, кстати, в который в своё время были отправлены сокровища — или, вернее сказать, экспонаты — из взорванного монастыря. И там он увидел Петько и Скрипицына. Он знал их в лицо, потому что в своё время был на суде над ними, ещё начинающим репортёром уголовной хроники местной газеты. Его, естественно, заинтересовало, что могут делать в музее двое отъявленных бандюг, и он спросил смотрителя — мол, не заметил ли странных посетителей. Смотритель ответил, что они остановили его, когда он проходил по залу. Они стояли перед макетом взорванного монастыря. Ну, из этих музейных макетов, которые в миниатюре воспроизводят и здания, и местность вокруг них, и стоят под стеклом, занимая площадь в несколько квадратных метров. Они поинтересовались у смотрителя, точно ли воспроизведён монастырь. Тот ответил, что один к одному, как положено, до мельчайших деталей. А местность вокруг, возвышения, берег реки? — спросили они. Смотритель ответил, что тоже все в точности. Они закивали и почему-то заулыбались. Вот и всё, что было. Вернувшись в Город после всех разъездов, журналист узнал, что Петько и Скрипицын попали в милицию, и ему стало любопытно, не связано ли это с их посещением музея. Своё любопытство он привык удовлетворять незамедлительно, и без всякого стеснения, без всякого страха он перехватил Петько и Скрипицына в пивном баре, когда их отпустили после задержания. Представился им, объяснил, кто он такой, выставил порядочно пива на круг, и сказал, что, если у них есть проблемы с милицией, то он готов им помочь — как человек, пишущий о случаях, когда милиция действует некомпетентно или нарушает закон. Петько и Скрипицын пиво приняли с удовольствием, но что касается других дел — тут они на контакт шли очень неохотно. Всё-таки, когда водочки под столом добавили, журналисту удалось раскрутить их на разговор о поездке в музей. И они пробормотали что-то туманное, в том смысле, что им светило наследство в сто тысяч, и они хотели узнать, окольненько этак, чистое ли оно, можно ли продавать его музею, и вообще, стоит ли связываться… журналист так понял, что речь шла о дальних родственниках одного из них… но что после того, как они из-за Гришки загремели в милицию, наследство все равно гикнулось, из-за милицейских разборок утекло. Журналист так понял, что они какими-то ценностями, полученными в наследство, откупились от милиции, и поэтому их не посадили. Он, естественно, напрягся и попробовал вытянуть из них побольше, но они опять наглухо замкнулись, а передавливать вопросами он не решился — ведь такие люди могут запросто за нож схватиться, особенно спьяну, если им покажется, будто на них наседают и есть в этом что-то подозрительное. Словом, отложил это журналист в уме, что на эту тему не худо бы собственное расследование провести, но ни одной зацепочки больше найти не мог. Ну, вот… После этой информации в милиции стало ясно, что не худо бы порасспрашивать журналиста подробнее — но как это сделать так, чтобы первого информатора не выдавать? И заслали к нему другого…
— Стукачика, — буркнул Виссарион Северинович. — И тот убедил его пойти в милицию, потому что наша милиция, мол, чистенькая и безгрешная, так?
— В общем, так, — сказал Миша.
— Да, но как они его убедили? — вмешался я.
— В том-то и соль! — кивнул мне Миша. — Перед тем, как послать к журналисту другого человека, милиция кое-что прикинула, и кой-какие догадки появились. Видите ли, исчезнувшее резное распятие было оценено, по тем временам, как раз в сто тысяч рублей. Гришку, я вам говорил, подозревали, где-то с месяц его проверяли, но никаких улик против него не нашлось. А тут эти двое сперва побывали в том музее, в который должно было переехать распятие, и особенно интересовались монастырём, в котором оно находилось, а потом накинулись на Гришку — с тем, получается, чтобы вышибить из него нечто стоимостью в сто тысяч рублей, так ведь можно толковать рассказ журналиста, и только логично выходит, да?
— Логично, — живо согласился смотритель маяка. — Выходит, они пронюхали, что распятие у Гришки, и решили отобрать у него, а Гришка потом не решился жаловаться, чтобы с воровскими авторитетами не пришлось делиться, и чтобы, вообще, ни один лишний слух блуждать не пошёл? Ну, а Петько со Скрипицыным тоже, естественно, молчали в тряпочку — и потому что надеялись потом всё-таки дожать Гришку, и потому что их самих охотно привлекли бы за соучастие, раз они знали о распятии, но не сказали? Но откуда, откуда они могли это узнать, если Гришку так никогда и не смогли зацепить на этой краже — допуская, конечно, что он украл?
— Вот-вот! — подхватил Миша. — Совсем интересная картинка получается. верно? В общем, этот второй человек поведал журналисту, по естественному поводу и под большим секретом, что милиция подозревает Гришку вместе с Петько и Скрипицыным в краже музейного экспоната — распятия стоимостью в сто тысяч рублей, которое они в итоге не поделили, из-за чего и драка была — и землю носом роет, чтобы найти дополнительные улики. Журналист, устыдившись своих подозрений…
— Ну да, перед родной милицией стыдно стало, — опять не удержался смотритель маяка от язвительной подковырочки.
— …помчался к начальнику милиции, — спокойно продолжил Миша, — и поделился с ним тем, что знал… а начальник милиции воспринял это, естественно, как потрясающие новости. Я ж говорю, этот журналист всегда охотно сотрудничал с милицией, поэтому его критические статьи милиционеры и воспринимали с таким благодушием — вроде как, свой резвится. Но, к сожалению, журналист не смог поведать больше того, что милиции и так уже было известно. Раза два для порядку провели дополнительные обыски у Гришки, найдя повод, пошукали вокруг Петько и Скрипицына — не сболтнут ли они чего ещё, но ничего не нашлось, ни единой зацепочки, и дело так и стало уходить в песок. А тут Петько и Скрипицын засыпались на очередном грабеже — не удержались, гады — и уехали «отдыхать» очень надолго. А Гришка тоже в скором времени «отличился» — за что и огреб свой последний срок. В общем, все подозреваемые исчезли из Города, а во время допросов на любой намёк о распятии они делали большие глаза. Если бы милиция была больше уверена, что вся заварушка была именно вокруг распятия, то поднажала бы покруче, но ведь уверенности быть не могло, слишком смутными были все намёки.
