У нас было и много других хитростей и приемов, чтобы обмануть друг друга. Последние два дня я обдумывал и втайне смаковал новую идею, которая мне очень нравилась. Я нашел великолепное тайное местечко, в котором можно было бы отсидеться, пока бдительность «воина» не ослабнет, а потом потихоньку выбраться и совершить «смертоносный» бросок. Что за местечко, вы спросите? Я обнаружил, что между четырехугольной трубой парового котла, проходящей в самом углу второго этажа и устремляющейся дальше, выше крыши (печники называют этот отрезок трубы, от настила верхнего этажа до настила крыши, «боровом», не знаю, почему), и крутым скатом крыши как раз достаточно места, чтобы втиснуться туда и затаиться — причем со стороны казалось, что в этот закуток и трехлетний ребенок не поместится, поэтому мы и не обращали сперва особого внимания на этот угол. И расположен этот закуток был на идеальном расстоянии от замка, достаточно далеко, чтобы по-честному дать Ваньке все шансы найти меня или подстеречь в засаде, и достаточно близко, чтобы успешно домчаться до замка, когда мой брат устанет и не будет таким внимательным, как сначала.
Так вот, Ванька встал лицом к стене, крепко зажмурил глаза и стал медленно, с растяжкой, считать:
— Раз… Два… Три… Четыре…
Я метнулся к моему потайному убежищу, стараясь двигаться как можно бесшумней. В долю секунды я втиснулся в закуток, спиной упершись в кирпичную кладку трубы, боком — в обитую фанерой клеть вокруг верхнего бака парового котла (ту самую, которую отец засыпал опилками, чтобы зимой вода в баке остывала как можно медленнее и чтобы бак не разорвало в случае внезапно лютого мороза), а колени прижав к подбородку.
— Двенадцать! — крикнул Ванька. Мы всегда считали до двенадцати. — Я иду искать!
Я затаился тихо, как мышь, и едва осмеливался дышать. Я слышал, как мой брат подошел к самому удобному месту для того, чтобы перехватить меня при моем рывке в замок, как он расхаживает возле него, стараясь держать в поле зрения как можно больше дверей и углов. А затем…
Наверно, в старой кирпичной кладке трубы была небольшая трещина — не такая, чтобы из неё валил дым, ведь тяга была хорошая, но достаточная, чтобы до меня долетал малейший шум, раздающийся возле труб отопления, по которым, естественно, в середине лета никто и не думал гонять пар, заглушающий все звуки. Что бы это ни было, но до меня донеслись голоса — и очень скоро у меня кровь похолодела в жилах, а волосы начали вставать дыбом.
— Уфф, наконец-то могу сказать вам, что рад вас видеть, — произнес голос, звучавший несколько странно, наверно, искаженный, пока шел до меня по трубам, но все равно его хрипловатые тона показались мне знакомыми; голос уверенный и властный, но проскальзывало в нем немножко забавное прихныкивание, от того, возможно, что говоривший слегка гнусавил. — Я уж думал, ваш пес сожрет меня так быстро, что я и ойкнуть не успею… — я припомнил, что минуты две назад Топа и впрямь заливался яростным лаем, но мы не обратили на это внимание, увлеченные игрой.
— Ну, Степанов, сами виноваты, — сказал отец, и я воочию увидел, как он при этом разводит руками. — Не стоило входить за калитку, не позвав меня из-за забора. Но, вроде, я вовремя успел, и с вами все в порядке… — мне показалось, что отец говорит хотя и вежливо, но холодно.
— В полном порядке, — заверил Степанов. — Классный зверь, должен сказать. Мне бы пару таких зверей — и я бы всех своих громил выставил пинком под зад! Но, хоть у вас и надежный сторож, все равно мое предложение будет дельным.
— Что за предложение? — спросил отец.
— Взять вас под охрану. Дошли до меня слухи, что вы схлестнулись с Чумовыми, и никто не собирается отступать. Это правда?
— Не совсем, — сказал отец. — Это они вообразили, будто всеми нынешними бедами обязаны мне, и точат на меня зубы. Я тут ни при чем.
— Так в том-то и дело! — провозгласил Степанов. — Я мог бы помочь вам, если хотите. Если они разок попробуют вас подпалить, а их внезапно сцапают и выбьют из них всю дурь — авось, они начнут соображать, что к чему!
— Может, да, а может, и нет, — задумчиво проговорил отец. — Вы это по дружбе предлагаете, или у вас есть свой интерес!
— Есть у меня интерес, потому что эти сволочи достали меня как тараканы! — Степанов все больше заводился. — Эти твари ползучие ещё издеваются надо мной! Да что я им, лох обутый! И я ведь не могу понатыкать парней с пушками возле всех щелей, сквозь которые они могут пролезть, возле всех домов, складов, магазинов, рынка… — он примолк, по всей видимости, чтобы перевести дыхание, потом продолжил. — Вы ж знаете законы выживания, ядрить их так! Если я стану посмешищем, о которое всякая мразь может ноги вытирать, то найдутся такие, которые вообразят, будто я слабак, легкая добыча, понимаешь, и что любая шантрапа имеет право всадить мне пулю в спину и заграбастать мой бизнес! До них не допирает, что лучше сражаться с быком, чем с комарами, и что всякий, кто меня сделает, получит такую же головную боль! А я не хочу тихо исчезнуть в болоте с дыркой в черепушке ради удовольствия доказать всем, что с этими очумелыми Чумовыми никакого сладу не будет никогда и ни у кого!..
— М-да, вам есть о чем тревожиться, — сказал отец. — Только сочувствовать остается. Но, насколько я понимаю, вы ведь не с туманными идеями приехали, что хорошо бы нам объединиться против Чумовых. Я так понимаю, у вас есть практические соображения — и они так или иначе связаны с моим домом.
— Все верно! — ответил Степанов. — Я вот о чем: ваш дом — идеальное место, чтобы поставить им ловушку. Если они собираются свести с вами счеты, а я почти не сомневаюсь, что так оно и будет, то им нечего поджигать, кроме вашего дома. А защитить один дом, стоящий на отшибе, намного легче, чем мои разбросанные объекты. Трех-четырех человек вполне хватит. Мы разместим их с разных сторон, и в разных местах, от подвала до чердака, так что они никого не упустят…
— А потом? — спросил отец.
— Так это ж ясно! — провозгласил Степанов. — Они…
В этом момент я услышал громкий крик Ваньки. Признаться, я совсем забыл о брате, увлеченный разговором.
— Борис! — истошно вопил он, и в его голосе слышался неподдельный ужас. — Борька! Где ты?
Я высунул руку из-за трубы и помахал ей в воздухе. Движение оказалось неожиданно болезненным: я только сейчас обнаружил, насколько затекло мое тело от долгого сидения неподвижно и скрючившись в три погибели. Руки и ноги онемели, спина болела. Я забыл обо всем на свете и ничего не замечал, настолько меня захватил доносившийся разговор. А теперь мое тело напомнило о себе.
Ванька заметил мою руку и заорал:
— Эй, выходи оттуда! Это ты или не ты?
Я сделал ещё одно усилие и высунулся из-за трубы. Мой братец продвигался ко мне маленькими неуверенными шажками, его красноармейский наряд был растрепан, ружье потеряно, а лицо — белее мела.
— Блин лохматый! — он поспешил ко мне. — Я испугался, что это не ты! Я никогда в жизни не был так…
— Тсс! — я прижал палец к губам. — Иди сюда, и сиди тихо как я! — прошептал я ему отчаянным шепотом. Я решил, что Ванька перепугался, долго меня не находя, и вообразил, будто я наступил на какую-нибудь подгнившую доску, которая проломилась подо мной и я свернул себе шею. Других объяснений, с чего ему быть таким дерганым, я не находил. А поскольку я наглядно продемонстрировал ему, что я жив и здоров, ему следовало теперь успокоиться и дать мне дослушать разговор до конца.
