Филька – сын охотника – в повести тайно и безответно влюблен в Таню. А она, что называется, с первого взгляда полюбила Колю. Вся повесть пронизана этим сильным и мучительным Таниным чувством.
Ее отец полюбил другую женщину и ушел из семьи, когда Таня была совсем маленькая. У новой его жены – племянник Коля, который растет в их семье. И вот отец, которого Таня никогда не видела, приезжает – вернее, приплывает из Владивостока на пароходе – со своей семьей в их город. Таню все это очень волнует, она уже успела поплакать – от обиды за маму (у которой любовь к бывшему мужу так и не прошла), за себя... Она идет его встречать – с таежными цветами, выращенными ею на грядке. Но «как в толпе она узнает отца, которого никогда в своей жизни не видала?». А тут санитары несут на носилках мальчика.
« – Что с ним? – спросила Таня.
– На пароходе заболел, малярия, – коротко ответил санитар».
Мальчик «долгим, немного воспаленным взглядом посмотрел на Танино лицо.
– Ты плакала недавно? – спросил он вдруг.
Таня закрыла цветами свой рот. Она прижала их к лицу, словно эти несчастные саранки имели когда-нибудь приятный запах. Но что может знать больной мальчик о запахе северных цветов?
– Ты плакала, – повторил он твердо.
– Что ты, что ты! Тебе кажется это, – ответила Таня, кладя к нему на носилки цветы. – Я не плакала. Это какой-то толстый мальчишка бросил мне в глаза песком.
И человек, последним сбежавший с трапа на пристань, уже никого не увидел, кроме одинокой девочки, печально поднимающейся в гору».
А мальчик – с его необычной репликой – сразу покорил эту девочку.
4
Девочки в этой повести говорят о любви – трогательно и, может быть, смешно. Но Танино чувство – все-таки очень сильное, захватывающее ее почти целиком.
«Бывают разные виды любви, – сказала толстая девочка Женя». На мой взгляд – уже немного смешно. И одновременно серьезно.
« – А ты любила когда-нибудь? – спросила Таня.
– Любила, – ответила Женя, – только это было давно, еще в третьем классе.
– Но как же ты узнала об этом?
– Очень просто. Он просит, бывало: «Женя, покажи мне задачу». А я знаю, что показывать нельзя. «Не буду», – говорю себе. Но он скажет: «Женя, я больше не буду тебя дразнить». Ну и покажешь. Ничего со своим сердцем поделать не могла. А теперь прошло. Увидела, что плохо стала заниматься, и бросила. Решила – довольно.
– Но как же ты это сделала? – с любопытством спросила Таня.
– Очень просто! Перестала смотреть на него. Не смотрю, не смотрю – и забуду».
Но Таня понимает, что этот рецепт – не для нее.
«Обе они помолчали.
– Да, это правда, – сказала Таня, – бывают разные виды любви, – и внезапно ушла, не промолвив больше ни слова».
Про барабанщика и про Петрушу Гринева в XX веке
1
Вы, уж наверно, читали в детстве рассказ Аркадия Гайдара «Чук и Гек» – книжку, конечно, для семи-восьмилетних, но которую и в старшем возрасте будешь вспоминать с удовольствием:
«Отвечайте, граждане, – отряхиваясь от снега, спросила мать, – из-за чего без меня была драка?
– Драки не было, – отказался Чук.
– Не было, – подтвердил Гек. – Мы только хотели подраться, да сразу раздумали.
– Очень я люблю такое раздумье, – сказала мать».
А дело-то было – кто читал, тот помнит, – в том, что почтальон без матери принес телеграмму, Чук уложил ее аккуратно в жестяную коробочку, а Гек, не зная этого, взял да и швырнул назло брату коробочку за окно, в снег. Искали-искали – и не нашли, а матери сказать побоялись. И из-за этого их легкомысленного – по младости лет – поступка вышло потом множество серьезных недоразумений.
И «Голубую чашку» вы, наверно, помните – как отец с дочерью Светланой шести с половиной лет от роду, обидевшись на свою маму, отправились с подмосковной дачи в путешествие.
«Что ж, – говорю я Светлане. – С крыши нас с тобой вчера согнали. Банку из-под керосина у нас недавно отняли. За какую-то голубую чашку напрасно выругали. Разве же это хорошая жизнь?
– Конечно, – говорит Светлана, – жизнь совсем плохая.
– А давай-ка, Светлана, надень ты свое розовое платье. Возьмем мы из-за печки мою походную сумку, положим туда твое яблоко, мой табак, спички, нож, булку и уйдем из этого дома, куда глаза глядят.
Подумала Светлана и спрашивает:
– А куда твои глаза глядят?»
Ну и так далее. Кто читал, тот помнит.
Но есть у Гайдара книжка, которую в восемь лет, может, и прочтешь с удовольствием, но все же полностью не поймешь, верней сказать – не прочувствуешь. Ее лучше бы читать в возрасте более зрелом, скажем, начиная лет с десяти – и хоть до пятидесяти. Всегда будет интересно.
2
Это – повесть «Судьба барабанщика».
Гайдар писал ее во второй половине 1930-х годов. Это было в нашей стране, наверно, самое страшное время за весь не очень веселый XX век. В эти годы не десятки, даже не сотни и не тысячи, а миллионы людей, засыпая вечером в своей постели, не знали – не последнюю ли ночь спят они в своем доме, в окружении своей семьи?..
В каждый дом ночью могли войти сотрудники НКВД (Народного Комиссариата внутренних дел) с ордером на обыск и арест. И увести с собой ни в чем решительно не повинного человека – инженера, ученого, учителя, рабочего – от его семьи навсегда (а вслед за ним часто забирали и жену – просто как жену преступника!).
Именно неповинного – ведь двадцать лет спустя практически всех арестованных в те годы реабилитировали, то есть оправдали. А замученных или убитых в тюрьме или в советском концлагере – посмертно. Выяснилось, что многих арестовывали просто по доносу соседа или сотрудника на службе – по доносу ложному. Доносчики, спору нет, виноваты. Но в первую очередь, конечно, виновата была власть – она создала такую обстановку, что практически любой донос об «антисоветских высказываниях» человека вел безо всякой проверки к его аресту, а дальше к пыткам, концлагерю или расстрелу. И многие сводили таким образом счеты с теми, кто им в чем-то мешал. Или просто – получали комнату арестованного соседа.
Если забирали обоих родителей – детей отправляли в специальный детский дом для детей «врагов народа»: так положено было называть арестованных людей. Причем не дожидались суда, чтобы так назвать, – хотя в правовом обществе только суд может объявить человека преступником. В Советском Союзе 30-х годов человек объявлялся преступником уже в момент ареста. А того, кто сомневался в вине арестованного мужа, жены, отца, друга, могли тут же и арестовать «за компанию» – за недоверие к «органам».
