У Даля в его Словаре нажива – это пожива, барыш, корысть, прибыль. Наживное – нажитое добро, наживной промысел – прибыльный.
У слов барыш, корысть, нажива, прибыль в те далекие времена еще совсем нет гадкого оттенка. Наоборот: «Даровой рубль дешев, наживной – дорог».
Предупреждение лентяям, завистникам и ворам: «От чужих нажитков не наживешь пожитков».
В России XX века предупреждение, как известно, не сработало. И вслед за раскурочиванием после Октябрьского переворота «чужих нажитков» прибыльность по-новому устроенных, социалистических хозяйств постепенно перестала интересовать кого бы то ни было. Пусть неприбыльное – лишь бы плановое хозяйство. Усилия власти все больше сосредоточивались на задаче самосохранения – удержания власти как таковой.
И писатель Валентин Овечкин в 1952 году в своих на долгие годы ставших знаменитыми «Районных буднях» пробует вернуть этот интерес, пишет о «прибыльном ведении хозяйства». Партийная номенклатура травит его за это как бешеного пса (вспомните более позднюю судьбу умелого хозяина Ивана Худенко, погубленного в тюремной больнице!). Кончилось все это в 1960 году его пулей себе в висок, после которой, потеряв один глаз, писатель чудом выжил, но писать уже не смог.
…Вот как пробивался в Россию Свободный Рынок на смену Плану и Дефициту.
А в 1994 году, когда я, попав на Замятинскую конференцию в Тамбов, проехала заодно в течение целого дня по Уваровскому району (в качестве члена Президентского совета), пытаясь понять, что же происходит в стране за пределами столицы, доярки с фермы наперебой спрашивали меня возмущенно:
– Что же вы там, в Москве, молоко-то у нас не закупаете? Ведь масло-то нужно вам! Вон вы его из Новой Зеландии возите! А мы тут мучаемся – у нас 70 коров, кормить нечем!
– А какой средний годовой удой?
– 3 000 литров.
В этой цифре и заключался ответ – даже в советское время личные коровы давали минимум в два раза больше; про новозеландских умолчим. Но сами доярки, трудолюбивые, замученные женщины, совета этого не слышали.
Дело-то простое и ясное – купить новозеландское масло, выработанное эффективным новозеландским сельским хозяйством, было государству много дешевле…
Но пояснять это советским еще людям, у которых в недавнем прошлом госзакупка никогда не зависела от себестоимости, было бы бессмысленно и даже беспощадно.
Пожиток – тоже прибыль, выручка, барыш, выгода, польза, нажиток (вот сколько синонимов! Все как метлой смело). Правда, грань тут тонкая (с деньгами с давних пор и доныне так): поживиться – это уже добывать чужое, жить на чужой счет. Бывает – точь-в-точь как нынче – что «Не до поживы – быть бы живу».
Предки понимали возможность нечестной наживы: Как нажито, так и прожито. Но в основном-то все же – Не деньги нас наживали, а мы их нажили.
Зато в Толковом словаре Ушакова в 1938 – «сталинском» – году нажива сопровождена уже стилистической пометой «неодобр.» («неодобрительно»). И расшифрована исключительно как легкий доход. Пример – единственный: Погоня за наживой.
Не следует, значит, за ней гнаться. Гни спину, да и все. Доход за тебя найдется кому распределить.
…Через двадцать лет, в «хрущевском» 1958 году, это значение как единственное зафиксирует уже и Академический словарь: легкий нетрудовой доход; наживание денег, материальных ценностей. Приводятся соответствующие примеры из Льва Толстого – «Все эти люди… наживают деньги так, что при наживе заслуживают презрение людей» и Чехова: «Вся жизнь у него в деньгах и в наживе». Между прочим, так карты XX века легли, что очень помог Толстой большевикам морализированием позднего своего периода – физический, мол, труд главнее умственного, и так далее. Но так пошла история, что им вообще тогда многое легло в масть…
И спустя многие годы, уже в 2003-м, через двенадцать лет после конца советской власти, – один характерный разговорец.
Шахтеры, муж и жена, выйдя на пенсию, приехали жить и работать в красивые места – в Горный Алтай. И показали всем, что могут сделать работящие люди. И санитарный врач их района, молодой еще человек, говорил мне с возмущением о единственной едва ли не на всю республику семье преуспевающих фермеров: «Они же о наживе думают!»
Прочно держится привитая учениками Ленина философия и психология!
Известный вирусолог, академик Н. В. Каверин, услышав от меня рассказ с этой характерной репликой, напомнил с возмущением: «Ведь только в погоне за наживой нэпманы в середине 20-х вернули жизнь в разрушенную страну! А вспоминает ли кто о них?»
Михаил Булгаков, в отличие от многих собратьев по цеху не поддавшийся утопии, наблюдал в первый год нэпа с крыши высокого дома в Большом Гнездниковском чрево Москвы:
«Оно еще не ворчало, как ворчит грозно и радостно чрево больших, живых городов, но снизу сквозь тонкую завесу тумана подымался все же какой-то звук. Он был неясен, слаб, но всеобъемлющ. <…>
– Москва звучит, кажется, – неуверенно сказал я, наклоняясь над перилами.
– Это – Нэп, – ответил мой спутник, придерживая шляпу.
– Брось ты это чертово слово! – ответил я. – Это вовсе не Нэп, это сама жизнь. Москва начинает жить» (Сорок сороков, 1923).
Как поступили с нэпом – тем, кто интересуется историей, известно: во второй половине 1920-х годов Сталин с ним полностью покончил, а наиболее преуспевающих нэпманов пересажал. (А если кто-то из ваших старших родственников скажет «И правильно сделал!» – он будет очень неправ.)
И вскоре (и очень надолго) стало уже непонятно, как это деньги, во-первых, могут сами по себе увеличиваться. А во-вторых – зачем вообще нужны люди, наживающие деньги? Эти странные и противные существа? Ведь деньги берутся вот откуда – их выдает нам два раза в месяц государство в виде зарплаты. Или один раз в месяц – в виде пенсии.
Еще один недавний – «нулевых» лет – разговор:
– Вот я, например, выстроил бы всех олигархов – и всех до одного собственноручно бы расстрелял.
– А как же тогда ваша пенсия?
– А причем тут моя пенсия?
Этот свой коротенький диалог с незнакомым ветераном пересказал мне генерал МВД С. Е. Вицин (мы с ним еженедельно заседали в президентской Комиссии по вопросам помилования).
Ветеран не знал и понимать не хотел, что его пенсия не с облаков на него валится, а берется, в частности, из налогов, которые платят государству богатые люди. Зато он хорошо знал (и, несомненно, как мог, передавал детям и внукам) то, что было ему внушено за долгие годы советской власти: за богатство можно и даже нужно людей убивать.
Когда, в процессе приватизации и развития рынка, появилось немало очень богатых людей, и главное – стал расти разрыв между чрезвычайно богатыми и весьма бедными, возникли совсем новые именно для России XX века этические вопросы – о поведении богатых людей, о том, как воспитывать им своих детей, об их особой ответственности.
