…Спустя более чем десятилетие, в 2011 году, Виктор Шендерович спрашивает Якова Уринсона: «Завершены ли реформы?»
И тот отвечает: «Ну, здесь я ответственно могу сказать, что, конечно, нет. Реформы проводились в 92-м, 93-м году, потом они серьезно затормозились, потом была попытка 95–96 года, и по существу серьезно реформы затормозились до 2000 года. Дальше, известно, была программа Грефа, которая попыталась возобновить серьезные реформы в стране, но почти полностью провалилась».
Помню, в 2001 году (шел второй год президентства Путина) я спросила у кого-то из окружения Гайдара:
– Что-то не видно, не слышно Егора Тимуровича?..
– Не видно?.. Да Гайдар работает сейчас так, как вообще не работал!
– Ого! Чем же он так занят?
– В буквальном смысле день и ночь пишет экономическую программу для Грефа.
В. Шендерович спрашивает Я. Уринсона – так почему же она провалилась?
«– Такой вопрос дилетантский, но тем не менее.
– Почему? В программе Грефа было все написано правильно, но у российского государства не было политической воли идти по пути реформ. Я, может быть, скажу обывательскую вещь, не сильно научную, но реформы структурные делаются тогда, когда плохо. Мало примеров в мировой истории, чтобы реформы делались тогда, когда хорошо. 2000-е годы – изобилие нефте-, газо-, алюминий-, лесодолларов…
– То есть, по Жванецкому, большая беда нужна?
– Да. Вот 92-й год, мы уже говорили, – когда было действительно сильно плохо и была политическая воля не только президента Ельцина, но и значительной части населения, которая поверила, что может быть лучше, – вот тогда реформы шли активно».
…Как уже, конечно, заметили мои смышленые читатели, автор этой книги не числит себя среди поклонников марксизма.
Но одно марксистское суждение я ценила со школьных лет и в жизни им руководствовалась: Ничто не дается без усилий и воли, без жертв и труда.
Особо важным мне всегда казалось здесь первое слово – ничто. Да, решительно ничто стоящее не дается без больших усилий. И чем раньше это поймешь – тем лучше.
В последние же годы, наблюдая за состоянием российского общества – за тем, как оно из общества граждан России становится (и уже стало) совокупностью проживающих волею судьбы на ее территории и мало интересующихся чем-либо, кроме личных дел, нередко размышляла над известной опять-таки со школьных лет железной формулировкой: Пролетарию нечего терять, кроме своих цепей.
И гнала прочь неотвязную мысль: «Неужели правда?.. Неужели способны ощущать себя в истории, влиять на историческую судьбу родины (как сделали это сто с лишним тысяч москвичей, придя в ночь с 20 на 21 августа 1991 года к стенам Белого дома) только те, кому нечего терять, потому что у них по воле советской власти ничего нет? А как только, благодаря концу советской власти и реформам Ельцина – Гайдара, они кое-чем обзавелись – тем, что жалко потерять, так и…
Неужели же?..»
И оказалось – нет!
В конце 2011 года на наших глазах в России возникло гражданское общество. Множеству людей стало небезразлично, в какой стране они живут и в какой стране станут жить их дети. На митинги «За честные выборы» стали выходить по сто с лишним тысяч человек…
8. 1999. Отец
В декабре 1999 скончался отец Егора, Тимур Гайдар.
Из интервью Егора Гайдара:
«Как-то, еще во время моего “хождения во власть”, журналист, бравший у меня интервью, спросил, кто оказал на меня влияние…
Я тогда по молодости постеснялся сказать о том большом влиянии, которое на протяжении всей моей жизни оказывал на меня отец. Он, я видел, обиделся, хотя не сказал ни слова, и это до сих пор камнем лежит у меня на сердце. Он должен был при жизни услышать мое публичное признание, что я всегда восхищался им, любил и ценил, что мы всегда были единомышленниками. Впрочем, уверен, он это знал. Мы всегда были близки и понимали друг друга с полуслова, по взгляду, по улыбке. Я всегда хотел быть его достойным сыном».
Из личных воспоминаний. Я была знакома с Тимуром Аркадьевичем, что называется, шапочно. Встречаясь на съездах демократических партий (я никогда ни в каких партиях не состояла, но «Демократический выбор», потом СПС, за которых я, естественно, всегда голосовала, приглашали меня на свои съезды в качестве гостя), мы здоровались, обменивались несколькими фразами.
В 1999 году я беседовала в телепередаче «Момент истины» с А. Карауловым – согласившись, честно говоря, через силу, после нескольких отказов, – сдалась на просьбу его симпатичной дочери-журналистки.
И на другой или третий день после телепоказа, на каком-то очередном либеральном действе, ко мне буквально бросился Тимур Аркадьевич, горячо расхваливая передачу с моим участием:
– Это было замечательно! Просто замечательно! Вы – молодец!
…Даю честное слово, я была не только смущена, но несколько удивлена. Ну чего уж такого «замечательного»… Почему такой неумеренный восторг?..
И только дома, уже поздно ночью, до меня дошло, в чем тут было дело.
Караулов в середине передачи произнес в своей непередаваемой манере: – Ну а вот… Егор Гайдар?.. – с явным желанием со вкусом облить его при моем посредстве помоями.
Свой ответ воспроизвожу дословно: – Что – Егор Гайдар?! Тридцатипятилетний молодой человек сломал хребет советской власти! Ему памятники будут ставить по всей стране!
Для Караулова такой поворот оказался почему-то полной неожиданностью. Он смешался и не смог возразить.
…Вот почему ко мне кинулся Тимур Аркадьевич. Много позже Ариадна Павловна рассказывала, как тяжело переживал он те поношения, которым постоянно и совершенно незаслуженно подвергался его единственный сын. А сам отец им так гордился.
И вот наконец кто-то публично вступился за его мальчика…
Вспоминает поэт Константин Ваншенкин, друживший с Тимуром Аркадьевичем около полувека:
«Это был блестящий человек. Меня всегда восхищала его жизнестойкость, прочность, непременное следование своим же высоким установкам. Уточню: он порою бывал снисходителен и терпелив к людским слабостям – хвастовству, болтливости, самонадеянности и проч., но существовали вещи, которых никто не имел права себе позволить, поступки, которые нельзя было совершать, некий не переступаемый ни под каким видом порог. И здесь он становился жёсток и непреклонен. Ибо он был человеком чести. В нем присутствовало нечто корпоративное – офицерское, морское. Он беспрерывно поддерживал в себе эти качества. У него была очень сильная потребность помогать людям в беде, в жестокую их минуту. Я испытал это на себе и никогда этого не забуду.
В обыденной жизни он был очень компанейским, контактным, иногда шумным, увлекающимся, порою сентиментальным и даже наивным. Прекрасным собеседником.
