Он обладал превосходным чувством юмора, имел отличный художественный вкус…
С исключительным достоинством нес он отраженную славу своего знаменитого отца (ведь Тимур был еще и литературным персонажем), а затем и своего знаменитого сына. Я отношусь к поколению первых читателей Аркадия Гайдара, т. е. читал все его новинки по мере их появления. Я хорошо представляю себе всю широту и мощь его тогдашней популярности и понимаю, как нелегко было быть сыном Гайдара. Но, думаю, стать отцом Гайдара оказалось для Тимура даже трудней.
…Последние годы они с Ридой подолгу жили за городом. Рида – это уменьшительное от Ариадна. Она дочь волшебного уральского сказочника Павла Петровича Бажова. Вот, если угодно, такие писательские дети: он – контр-адмирал, она – доктор исторических наук.
Они были трогательной парой. Рида звала его Тимурочкой (заглазно тоже). Спокойная, разумная, уравновешенная, она замечательно его дополняла…
Когда он почти внезапно умер, выяснилась его воля: развеять его прах над тем дачным поселком.
…Я находился при этом. Зимние сосны в чистом морозном воздухе. Залпы ружейного салюта. Все просто, высоко, естественно».
Рядом с пилотом вертолета был Егор Гайдар.
Он и выполнил последнюю волю отца.
Часть шестая Нулевые годы. Конец
Ты о людях всегда думал, и они тебе отплатят тем же.
А. Гайдар. Тимур и его команда, 1940
Пролог к части шестой
Герой повести Гайдара «Судьба барабанщика» берет в библиотеке книгу о мальчике-барабанщике – он убежал из дома и примкнул к армии, которая сражалась одна против всего мира.
На него наклеветали, обвинили в измене и он с тяжелым сердцем покинул свой отряд.
Но вскоре «странные дела начали твориться вокруг отряда».
Вдруг среди беспросветной ночи «затрубил военный сигнал тревогу, и оказывается, что враг подползал уже совсем близко.
Толстый же и трусливый музыкант Мишо, тот самый, который оклеветал мальчика, выполз после боя из канавы и сказал, что это сигналил он.
Но это была ложь.
…Ярость и негодование охватили меня при чтении этих строк, и слезы затуманили мне глаза.
Это я… то есть это он, смелый, хороший мальчик, который крепко любил свою родину, опозоренный, одинокий, всеми покинутый, с опасностью для жизни подавал тревожные сигналы… («Судьба барабанщика», 1939).
…Получается, дед Аркадий Гайдар знал, что ли, что его внука тоже ждет что-то вроде этого?..
«– …Мало вам того, что вы облазили и обломали все сады, даже у старух, даже у осиротевшей девчурки; мало того, что от вас бегут даже собаки… У тебя на шее пионерский галстук, но ты просто… негодяй.
Тимур был бледен.
– Это неправда, – сказал он. – Вы ничего не знаете.
.. Тимур стоял и молчал.
– …Ну что, комиссар? – спросил Квакин. – Вот и тебе, я вижу, бывает невесело?
– Да, атаман, – медленно поднимая глаза, ответил Тимур. – Мне сейчас тяжело, мне невесело».
1. «Двадцать лет спустя»
Бальзака, Диккенса или Толстого совершенно заслуженно ставят выше Дюма, и я, со своей стороны, их предпочитаю, но это не мешает мне сохранять горячую любовь к писателю, который был отрадой моей юности и в котором я и поныне люблю силу, жизнерадостность и великодушие.
А. Моруа
…Приходите опять, татары, и заграбьте все: мы не стоим не только свободы, но и бытия государственного.
Кн. П. А. Вяземский – письмо А. И. Тургеневу, 1819
.. Он взял в руки любимую книжку своего отрочества, открыл наугад.
Он знал ее почти наизусть – как и «Трех мушкетеров». В далекие годы «Три мушкетера» волновали его намного больше. А в последние годы стали больше занимать поступки и чувства мушкетеров двадцать лет спустя – не брызжущих авантюрной энергией юношей, а зрелых мужчин. Достигших, собственно, того примерно возраста, в котором находился теперь он сам.
Книжка открылась на сцене, когда Верховный суд должен приговорить Карла I к смертной казни.
«– Настоящее обвинение предъявляется нами от имени английского народа.
Эти слова вызвали ропот на трибунах…»
И мужской голос, «твердый и гневный, прогремел сзади д’Артаньяна:
– Ты лжешь! Девять десятых английского народа ужасаются твоим словам.
Это был голос Атоса, который вне себя от бешенства, стоя с поднятой рукой бросил этот вызов общественному обвинителю».
Егор в который раз перечитал эти строки с удовольствием. Дальше – переполох, крик врага мушкетеров: «Стреляй в эту трибуну!»
Их ловкое исчезновение, восхищавшее его в детстве: «Суматоха была невообразимая. Более получаса никто не мог расслышать собственного голоса».
Но сегодня читателя этих страниц занимало иное, чем в детстве. Предположим, Атос прав (хотя в этом можно сомневаться). Но почему же не слышен голос этих девяти десятых народа?..
Мысль его, конечно, автоматически перенеслась из Англии XVII века в сегодняшнюю Россию, в ее безмолвие на огромных заснеженных пространствах…
Он стал читать про несчастного Карла I дальше.
«Но напрасно старался он проникнуть взорами в толпу, напрасно просил он у Бога послать ему, как луч надежды, сочувственный взгляд. На него отовсюду смотрели тупые и испуганные лица; он чувствовал вокруг себя лишь ненависть и злобу».
Да-а-а… Что-то это ему напоминает.
И вот Карл, приговоренный к казни, идет из зала суда.
«…Он подошел к выходу. Здесь теснилась громадная толпа народа, который не нашел места на трибунах и желал насладиться хотя бы концом зрелища, самой интересной части которого ему не удалось видеть. Среди этого неисчислимого множества людей король не встретил ни одного сочувственного взгляда; всюду видны были угрожающие лица».
Он поймал себя на том, что слишком уж, не менее остро, чем в детстве, сочувствует несчастному монарху. В детство, что ли, впадает?..
«С болью в сердце король продолжал свой путь, но не успел он сделать и ста шагов, как какой-то разъяренный человек, протиснувшись между двумя конвойными, плюнул ему в лицо».
Егор вздрогнул. И сам удивился – почему?..
«Одновременно раздались громкий смех и смутный ропот. Толпа отступила, затем вновь нахлынула и заволновалась как бурное море».
Он понял – почему. Он живо представил – точно так же было бы сегодня с ним в его стране, если бы он отдан был бы под суд и его бы повели под конвоем сквозь толпу…
