Сам же он все время возвращается мыслью «в зал, в котором сто человек поднимают руки и таким путем отдают приказ сломать мою жизнь». Его мысль идет дальше: «я нередко и по-разному варьировал эту ситуацию и представлял, что произошло бы, если бы вместо исключения из партии меня осудили на смерть через повешение. И я всегда, без колебаний, приходил к однозначному выводу: и в этом случае все подняли бы руки, тем более если в речи председательствующего уместность петли на моей шее была бы эмоционально обоснована.
С тех пор, встречая впервые мужчину или женщину, которые вполне могли бы стать моими друзьями или любовницами, я мысленно переношу их в то время и в тот зал и задаюсь вопросом, подняли ли бы они руку: ни один не выдерживал этого экзамена; все так же поднимали руку, как поднимали ее (охотно или неохотно, веря или от страха) мои тогдашние друзья и знакомые. Но согласитесь: тяжко жить с людьми, которые способны послать вас в изгнание или на смерть, тяжко довериться им, тяжко любить их».
Это 1948–1949 годы. В Чехословакии, как и в других странах, оказавшихся под Сталиным, та же удушливая для нормальных (то есть желающих свободно жить) людей атмосфера, что и в СССР.
После его смерти в марте 1953 года сам воздух в Советском Союзе стал иным. Началась Оттепель.
Открылись сталинские злодеяния не только в порабощенной им нашей стране, но странах, как их официально именовали, «народной демократии» (Чехословакия, Венгрия, Польша и др.). При Сталине многие из тех, кто стояли там у власти, оказались арестованы и по его указанию после ужасных пыток расстреляны. Теперь объявляли, что они не были ни в чем виноваты…
Но после доклада Хрущева, ошеломившего не только наших граждан, но и весь мир, советская власть быстро спохватилась. Не слишком ли бурно пошло свободное обсуждение людоедской политики Сталина на партийных собраниях?.. Власть испугалась, что потеряет контроль над общественными процессами. Она видела в этих процессах прежде всего личную угрозу себе, своему безраздельному господству в своей стране и во всех «социалистических» странах.
Начали исключать из партии самых умных и смелых. Тех, кто задавал слишком неудобные вопросы, будоража мысль людей…
Сама эта власть давно уже состояла из совсем других людей, чем те, за которыми пошел почти что в нынешнем возрасте Егора его дед Аркадий Гайдар.
Те, как и юный Аркадий Гайдар, шли за утопической, то есть ложной идеей. Но они в нее, по крайней мере, верили. Они готовы были пожертвовать ради светлого будущего всех людей не только своим благополучием, но даже жизнью.
Последним «кремлевским» утопистом оказался Никита Хрущев. Судя по всему, он тоже искренне верил, что к 1980 году построит в Советском Союзе не более и не менее как коммунизм: общество, в котором каждый будет получать не по труду – то есть не столько, сколько заработал, – а по потребностям: сколько кому понадобится…
Предлагая Третью программу КПСС, принятую на XXII ее съезде (1961 г.), Хрущев, пожалуй, и впрямь был уверен (или обманывал не только других, но и себя), что в ближайшее десятилетие «Советский Союз, создавая материально-техническую базу коммунизма, превзойдет по производству продукции на душу населения наиболее мощную и богатую страну капитализма – США». Что «всем будет обеспечен материальный достаток; все колхозы и совхозы превратятся (вот именно «превратятся» – как в сказке… – М. Ч.) в высокопроизводительные и высокодоходные хозяйства; в основном будут удовлетворены потребности советских людей в благоустроенных жилищах».
Его преемник Брежнев верил уже только в одно: в необходимость самосохранения и сохранения благосостояния – своего и своих близких.
Известно, что его дочь Галина, например, очень-очень любила бриллианты. И она забрала себе, доведя чуть не до обморока ужаснувшихся искусствоведок и музейщиц, часть бриллиантовых украшений русских цариц из Оружейной палаты…
Только пусть никто не подумает, что вера в утопию, которая многими русскими людьми овладела еще в 1910-е годы и сохранялась в 20-е, – хорошая вещь. Нет, она приносит много бед. Недаром ведь древние римляне сказали: «Благими намерениями вымощена дорога в ад».
Задумайтесь-ка, почему они не сказали, например, – «в болото»? «в непроходимый лес»?.. Вот то-то же.
Первыми в странах Центральной Европы подняли восстание в 1953 году жители Восточного Берлина.
Напомним: Берлин после войны был поделен на Западный, под контролем союзников, и Восточный, ставший частью той Германии, где Сталин установил свои порядки. Позже один Берлин от другого отделили печально знаменитой «берлинской стеной» (разрушена осенью 1989 года). Сколько немцев, пытавшихся перелезть через нее и попасть на Запад, было безжалостно застрелено! Живи не там, где хочешь, а там, где тебе предписано…
Восстание в Восточном Берлине подавили советскими танками. Тогда знаменитый поэт и драматург Бертольд Брехт, живший как раз в «социалистической» Германии, написал ироническую поэму. Там такие строки: «Народ утратил доверие правительства… Тогда не было бы проще, если бы правительство распустило народ и выбрало новый?»
Вторая попытка освободиться от власти «старшего брата» – Советского Союза – и от того политического устройства страны, которое называют тоталитарным, предпринята Венгрией. Осенью 1956 года, через полгода после доклада Хрущева.
Венгерское восстание подавлено еще более жестоко: мостовые Будапешта были буквально залиты кровью. Глава тогдашнего правительства Имре Надь арестован, приговорен к смерти и повешен.
Спустя 12 лет изменить атмосферу в стране попробовали чехи – именно они стали инициаторами «пражской весны».
Если сказать одной фразой – они сделали целью «социализм с человеческим лицом».
Тут «социализм» и показал им свое подлинное звериное лицо…
Дело было в том, что Брежнев и его приспешники испугались – не перекинулось бы и к нам… Не зашатается ли тогда под ними столь привычное место – всевластных распорядителей судьбами народов огромного СССР и еще немалого числа подчиненных европейских государств?
И советские танки на рассвете 21 августа 1968 года вошли в Прагу – чтобы прикончить эти попытки очеловечить «социализм».
27. Отец и сын
Все это и предстояло осмыслить двенадцатилетнему Егору Гайдару.
За разъяснениями он обратился, конечно, к отцу.
А для тех, кто засомневается – не рано ли? действительно ли все это могло интересовать мальчика в его возрасте? – мы процитируем письмо Аркадия Голикова отцу на фронт летом 1917 года. Ему в это время тринадцать лет.
«Милый, дорогой папочка!
Пиши мне, пожалуйста, ответы на вопросы:
1. Что думают солдаты о войне?..
2. Не подорвана ли у вас дисциплина?
3. Какое у вас, у солдат, отношение к большевикам и Ленину? Меня ужасно интересуют эти вопросы…
