Тем более что даже дома у вас нет единого мнения на этот счет: бабушка уверяет, что «при Брежневе» жилось очень хорошо, а отец молчит и только нехорошо улыбается.
Сейчас упомянем еще раз об одной лишь черте этого ушедшего времени: многие слова получили тогда иное значение, чем раньше.
Это случилось и со словом «товарищ».
До революции это слово не служило обращением. Обращались к незнакомым мужчинам по-разному: сударь, милостивый государь. Или же – господин офицер. К тем, кто на социальной лестнице стоял ниже, – уважаемый, любезный.
В качестве обращения слово «товарищ» использовали только члены различных социалистических партий.
Правда, было оно еще в ходу в студенческой среде – в значении «коллеги». Говорили так и в среде адвокатской, обширной и значимой в пореформенной (после Великой Реформы 1861 года) России. Известнейший адвокат В. Д. Спасович начинает в 1891 году речь в общем собрании Санкт-Петербургских присяжных поверенных обращением: «Господа товарищи!».
После Октябрьского переворота это двойное обращение звучит уже пародийно – и попадает под сатирическое перо Зощенко: «Эх, господа, господа, господа-товарищи!» Потому что после Октября 1917 года слово «господа» совершенно исчезло из речевого обихода русских людей (вернулось спустя 74 года – после Августа 1991, положившего конец советской власти). Если кто нечаянно обмолвливался и говорил «господа!», ему нравоучительно, нередко и с нешуточной угрозой замечали: «Господ здесь нету! Господа все в Париже!» То есть – в эмиграции; а что ты здесь делаешь – надо еще выяснить!..
В те первые революционные годы в ходу было два обращения.
Первое – «товарищ». То есть – «свой», член правящей партии большевиков или «сочувствующий» (это были вполне официальные, употреблявшиеся в анкетах определения – «член партии», «сочувствующий»).
Писатель Михаил Осоргин, насильственно отправленный советской властью за границу осенью 1922 года вместе с философами, писал об этом времени: «Кличка “товарищ”, одним ставшая ненавистной, для других звучала священно».
В книге «Мысли о России» (1924) философ (тоже высланный Лениным из России осенью 1922 года) и прекрасный литератор Федор Степун, описывая первые годы советской власти, пояснял:
«Но службы для власти всегда было мало; она требовала еще и отказа от себя и своих убеждений. Принимая в утробу своего аппарата заведомо враждебных себе людей, она с упорством, достойным лучшего применения, нарекала их “товарищами”, требуя, чтобы они и друг друга называли этим всеобщим именем социалистического братства. Протестовать не было ни сил, ни возможности. <…> Как ни ненавидели советские служащие “товарищей”-большевиков, они мало-помалу все же сами под игом советской службы становились, в каком-то утонченнейшем стилистическом смысле, “товарищами”. <…> Слова – страшная вещь: их можно употреблять всуе, но впустую их употреблять нельзя. Они – живые энергии и потому неизбежно влияют на душу произносящих их людей».
В повести М. Булгакова «Роковые яйца» к профессору Персикову, открывшему красный луч, приходит участник Гражданской войны, очень деятельный и в мирной жизни Александр Семенович Рокк (его кипучая энергия при полном невежестве чуть не погубит в конце повести всю страну). Естественное для Рокка обращение к профессору действует на того, как красная тряпка.
«Пришельца профессор не столько обидел, сколько удивил.
– Извиняюсь, – начал он, – вы же, товарищ?..
– Что вы все “товарищ” да “товарищ”… – хмуро пробубнил Персиков и смолк».
Второе обращение было – «гражданин».
Разница между обращениями «гражданин» и «товарищ» замечательно зафиксирована Николаем Островским в романе «Как закалялась сталь». Главный его герой Павел Корчагин в 1919 году ищет место в вагоне для такой же, как он, коммунистки Риты Устинович:
«– Гражданин, забери свои мешки с прохода, здесь товарищ станет, – обратился он к тому, кого звали Мотькой…».
Эта разница в употреблении двух обращений смешно обыграна Булгаковым в романе «Мастер и Маргарита»:
«– Что вы, товари… – прошептал ополоумевший администратор, сообразил тут же, что слово “товарищи” никак не подходит к бандитам, напавшим на человека в общественной уборной, прохрипел: – Гражда…»
Через шесть-семь лет слово полностью утратило романтический налет – след того времени, когда революционеров преследовали, отправляли в ссылку, когда они были друг другу подлинными товарищами по борьбе.
Но в среде «старых» коммунистов (так называли вступивших в партию большевиков до того, как она стала правящей) оно по-прежнему в ходу. Жена поэта Мандельштама вспоминала вопросы жены давнего члена партии в 1930 году, в правительственном доме отдыха в Сухуми:
«“Где ваш товарищ?” – спрашивала она, когда я бывала одна. В первый раз я не поняла, что она говорит об О. Мандельштаме. В их кругу еще сохранялись обычаи подпольных времен, и муж в первую очередь был товарищем».
…Так в каком же смысле говорилось в 1971 году о «югославских товарищах»?
А вот в каком. Югославия занимала в «социалистическом лагере» особое положение: вела себя более или менее независимо, пыталась внедрять «рыночный социализм». Это Брежневу и его «товарищам» не нравилось. Так что товарищи-то товарищами (то есть члены компартии), но все же не совсем. И слишком дружить с ними советскому коммунисту, сотруднику главной советской газеты «Правда» не полагалось.
В 1930 году Сталин на XVI съезде ВКП(б) – будущей КПСС – говорил назидательно:
«Некоторые товарищи думают, что тракторы уже отжили свой век, что пора перейти от тракторов к электрификации сельского хозяйства. Это, конечно, фантастика. Таких товарищей надо осаживать. Наркомзем так именно и поступает с этими товарищами».
Здесь в слове «товарищи» слышится уже не дружественный, а угрожающий оттенок.
Так и с Югославией.
…Было и еще одно сугубо советское значение этого слова. Его не так-то легко описать. Пожалуй, лучше всего пояснить на примере.
Писатель-фронтовик Г. Бакланов вспоминал, как в 1985 году попал в Америку на празднование сорокалетия Победы над Германией вместе с переводчицей и еще с одним лицом, который представлялся «участником Сталинградской битвы». На деле же был он генералом КГБ, не объявлявшим своего звания. Опытному фронтовику Бакланову быстро стало ясно, что он «обслуживал» армию с той стороны Волги – то есть с левого берега, где боев не было. Погибая на правом берегу, участники Сталинградской битвы немцев, как известно, туда не пустили. Помимо всех возможных орденов, у этого генерала еще висел на груди и американский орден.
«Американцы уважительно интересовались, за что награжден он американским орденом. И тогда он брал на ладонь висевший на колодке орден, как женщина берет на ладонь свою грудь, и говорил дословно вот что:
