По этой причине и стоит в каждом нашем городке и поселке, а также во многих селах на главной площади памятник Ленину. И человечек трех-четырех лет спрашивает бабушку:
– А кто это? За что ему поставили памятник?..
И бабушка ему что-то такое отвечает.
Хотела бы я подслушать – что именно?..
И спросить себя и вас – сколько лет еще будут стоять десятки тысяч памятников человеку, который круто свернул Россию с исторического пути на проселки, ведущие в исторический тупик?
И еще – что лично вы будете говорить про Ленина вашим детям?
* * *
А что сталось там, на Западе, с империализмом? С той самой последней фазой капитализма, на которой он, по мысли Ленина, должен окончательно загнить и умереть? Чтобы, как в сказке про Конька-Горбунка, вынырнуть из крутого кипятка в виде молодой страны социализма – России?..
Вынырнуть он действительно вынырнул.
Империализм – то есть монополистический, не конкурентный, не эффективный, управляемый государством способ хозяйствования – оказался, как и задумано Лениным, перенесен в Россию, насильственно там привит и господствовал в нашей стране больше 70 лет.
А что, повторим, сталось с Западом?
А ничего.
Ничего там не загнило и не умерло, хотя несколько поколений советских людей на протяжении всей жизни слышали и повторяли на уроках и семинарах ленинские слова о загнивающем капитализме. И даже сложили короткий анекдот: «Капитализм, конечно, загнивает. Но зато какой аромат!..»
Поппер ясно написал о самоналаживании открытых (то есть капиталистических) обществ. И это было продемонстрировано после конца мировой войны в 1918 году.
…Год спустя, в своем первом печатном выступлении, в газете, издававшейся на Северном Кавказе, еще занятом Добровольческой армией, будущий писатель Михаил Булгаков писал:
«На Западе кончилась великая война великих народов. Теперь они зализывают свои раны.
Конечно, они поправятся, очень скоро поправятся!
И всем, у кого наконец прояснился ум, всем, кто не верит жалкому бреду, что наша злостная болезнь перекинется на Запад и поразит его (о химере мировой революции, в которую безраздельно верил Ленин, ведя страну к Октябрьскому перевороту и позже. – М. Ч.), станет ясен тот мощный подъем титанической работы мира, который вознесет западные страны на невиданную еще высоту мирного могущества.
А мы?
Мы опоздаем…
Мы так сильно опоздаем, что никто из современных пророков, пожалуй, не скажет, когда же, наконец, мы догоним их и догоним ли вообще?»
Булгаков оказался редкостно прозорлив. Он угадал положение России на много лет вперед – вплоть до наших дней.
Но все-таки – откуда берутся эти его пессимистические прогнозы насчет России осенью 1919 года?
Он видит, что в России, заключившей с Германией сепаратный – то есть отдельно от союзников – Брестский мир и вышедшей из войны за полгода до победы (поэтому, понеся за три года войны огромные жертвы, она потеряла права на свою долю репараций – после поражения Германии), вовсю полыхает спроектированная Лениным братоубийственная Гражданская война… Ленин призывал солдат «повернуть штыки от немцев – против своих “буржуев”». И все вышло как по писаному.
«И вот пока там на Западе будут стучать машины созидания, – с горечью пишет Булгаков, – у нас от края и до края страны будут стучать пулеметы.
.. Там будут строить, исследовать, печатать, учиться…
А мы… Мы будем драться.
Ибо нет никакой силы, которая могла бы изменить это».
Это выпестованная Лениным могучая бабочка революции и империализма-социализма билась и рвалась из кокона.
А как работали после конца мировой войны «машины созидания» на Западе?
«…Именно потому, – пишет Гайдар в той же работе со знаменательным заголовком “Государство и эволюция”, – что монополистический капитализм даже в зародыше нес грозную опасность свободному предпринимательству и политической демократии, именно благодаря очевидности того, что он ведет не к логическому развитию, а заводит в тупик, представляя собой злокачественное, паразитическое новообразование на теле капитализма, американское общество вступило в борьбу с этим явлением…Конгресс и администрация США приняли целый ряд антитрестовских мер, которые “перекрыли кислород” монополистическому перерождению капитализма, редукции рынка».
И открытые общества мерной поступью двинулись дальше.
Вот и все про империализм, оставшийся только в истории XX века и в старых учебниках по истории ленинизма.
8. Сопротивление. Листовки
Нам хотелось разлиться заразой
По широкой и тусклой стране, —
Неожиданно всех взяли сразу,
Безоружных, в мальчишеском сне.
Леонид Чертков, 1953
«Негативизм наш нарастал, – рассказывает Виктор Васильев. – Радио (западное) слушали. Диссидентов мы считали героями. И вот, значит, еду я как-то с Егором в метро утром – мы в МГУ учились, и часто ездили вместе. И в какой-то момент он мне говорит: “Ну как? Понятно ведь, что надо бороться с этой штукой. Ну вот, тогда приходи сегодня вечером”. И я пришел.
…На тот момент было нас пять человек, потом больше – человек восемь, может быть, десять. В основном первокурсники. Много было бывших учеников 2-й школы, которые были на взводе из-за разгона школы. Заполь в этом не участвовал, в этот момент он был уже достаточно битый. Он знал про эту нашу затею, но сказал, что это уже не для него… Я точной формулировки не помню.
Обсуждали-обсуждали, и потом решили: что-то надо делать. Решили писать листовки. Содержания примерно такого, что всем понятно, какая у нас нехорошая власть. Второе: что с этим надо бороться, и мы оповещаем всех, что есть такие мы, что мы не боимся всех оповещать и сказать, что надо бороться. Вот, примерно, такое содержание.
На самом деле никаких таких светлых, свежих идей, никакой позитивной программы у нас не было. Да, мы писали, что надо бороться. Слово «фашизм» там употреблялось по поводу нашей власти. Оправдание и возврат сталинизма, национальная дискриминация, отсутствие свободы слова, других основных гражданских прав, значит – фашизм. В общем – серьезные слова. Такие слова – сейчас их позволительно произносить кому не лень. А тогда это было очень серьезно.
Листовку в основном писал Егор, еще один человек, и я немного редактировал. Я не буду называть имена людей: не знаю, как они бы к этому отнеслись. Вот, написали такую листовку. Мальчишеское такое желание быть причастными к тому, что считали достойным поведением.
Мы жили в некоторой культурной и литературной среде, в которой был Галич, и он пел: “Можешь выйти на площадь в назначенный час?”».
Сегодня для того поколения, к которому принадлежат читатели нашей книги (напомню ее адрес – «от десяти до шестнадцати…»), эта строка, оказавшаяся знаковой для поколения Егора Гайдара – Виктора Васильева, неизвестна и непонятна. Поясним ее.
