С юношами дело обстояло иначе. Одних однокурсников личность Гайдара просто восхищала, и они безоговорочно и без лишних эмоций отдавали ему первенство: «Он был первым на курсе, хотя с нашего курса вышло немало известных людей. Мне, да и всем нам повезло, что мы учились с ним, потому что, если что не додавал преподаватель, то мы в общении с Егором поднахватывались» (Аркадий Вилитенко).
У других рождалось чувство соревновательности. А когда становилось ясно, что выиграть соревнование вряд ли удастся, оно могло переходить (но могло и не переходить!) в закомплексованность, саморазъедание…
А там уж недалеко и до непременного спутника этих опасных качеств – острого чувства зависти и ревности (и, как следствие, – бессознательное желание любыми путями принизить, умалить незаурядную личность – желание, которое, увы, порой не покидает таких людей и много лет спустя…).
К счастью, эти достаточно сильные эмоции, сопровождавшие Егора Гайдара всю его последующую жизнь и очевидные даже сегодня, когда его нет, владели все-таки небольшой частью российских мужчин и совсем малой частью женщин…
Девушки с его курса испытывали совсем другие, вполне женские чувства.
Какие именно – увидим по нескольким цитатам из их воспоминаний.
«Красавцем Гайдар не был, но его сила личности была необыкновенная. И даже некоторые студентки у нас в группе были, мне кажется, им увлечены» (Ирина Назарова).
«Было ясно, что у Егора колоссальное будущее. И было понятно, что это мужик, которого надо попытаться охмурить, честно скажу. Я в тот момент не знала, что у него Ира – Егор никогда про нее не рассказывал, пока они не поженились…» (Ольга Григорьева (Швыркова)).
Те однокурсники и однокурсницы, которых не сковывали привходящие чувства, рисуют нам одного человека – и, судя по всему, их портрет близок к натуре.
Другие же, кажется, вспоминают совсем иного человека – или, вернее, исходят из заранее сформированного, явно предвзятого представления о том, каким он должен был бы быть, если иметь в виду знаменитую фамилию и т. п.
…Большинство людей с большим трудом отказываются от своих первых – поверхностных и стандартных – суждений, цепляются за них всю жизнь. А ведь не только к чужим, но и к собственным суждениям, мнениям надо уметь отнестись критически, проверять их время от времени.
Ирина Назарова: «Когда я увидела его первый раз, то невольно улыбнулась – небольшого роста, уже тогда лысоватый, круглолицый, но без сомнения – очень умные глаза. Он скорее походил на взрослого ребенка. Очень добродушный. Он был немного моложе нас, где-то на полгода, и у него на лице была абсолютно обожающая мир улыбка.
Но это было только первое впечатление. У нас были сложные семинары по “Капиталу” Маркса. Приходилось много читать, конспектировать… Для нас, вчерашних школьников, первые выступления Егора были просто потрясением. Идеи, логика изложения, незнакомая нам красота, академичность речи. Завораживающе звучали словосочетания: “имманентные свойства”, “фетишизация отношений”, “адекватность восприятия” и т. д.
У него была достаточно специфическая манера речи: взахлеб, очень эмоционально, впечатление было, что он разговаривает сам с собой, забывая, что вокруг, и совершенно отдаваясь тому чувству и тем мыслям, которые излагал.
Поражали широта эрудиции и знание предмета. Конечно, Егор был прирожденным ученым, неординарным мыслителем. Сравнивать себя с ним было просто невозможно.
Но мощь его интеллекта не была деструктивной, он никогда не подавлял, а с энтузиазмом вовлекал нас в дискуссии. И, думаю, это сыграло не последнюю роль в том, что многие выпускники нашей группы поступили в аспирантуру и защитили диссертации к 26 годам».
Эти слова захотелось выделить. Щедрость таланта – ценнейшее человеческое качество!
Ольга Григорьева (Швыркова): «Егор был невысокого роста, фигура неспортивная, он не был красавец-мужчина… Но все это исчезало, когда он начинал говорить увлеченно. Любой человек проникался его логикой и его интеллектом».
Ирина Назарова: «На самом деле он не был пай-мальчиком. Он был веселым, любил выпить, подурачиться. Что очень важно: он был абсолютно лишен желания командовать и руководить.
Что касается “груза фамилии”, то на самом деле этот “флер” у нас на факультете был у многих, особенно на “зарубежке”, но у него как раз этого не было. Он был действительно необыкновенно интеллигентен, он был настолько умен, чтобы этого не показывать. И это было не нужно ему. Егора уже курсе на третьем заметили на других кафедрах. И вот только сейчас, с высоты собственного преподавательского опыта понимаю, что за ним просто шла охота – охотились кафедры за одаренным студентом».
Борис Кузнецов: «Впечатление он производил на меня довольно несчастного человека, сильно замкнутого и зажатого, явно находящегося под гнетом имени. Он выглядел, как человек, которому с детства говорили: ты должен, потому что ты внук, и ты не можешь, как все, порвать штаны, сделать что-то не так. И было ощущение, что он все время в напряжении, чтобы не сделать что-нибудь не так, чтобы не опозорить, не осрамить. Это ему не доставляло удовольствия – этот груз фамилии. Впечатление было такое, что жизненные радости были как-то не для него, нельзя уйти с лекции и пива выпить, устроить дебош. Если хотите, он нес не только собственную честь, но и честь фамилии».
Здесь кажется важной последняя фраза: однокурсник свидетельствует – слово честъ не было для Егора Гайдара, в отличие от многих и многих его сегодняшних ровесников (то есть – находящихся в том его студенческом возрасте), пустым звуком.
Памятный с детства эпиграф к пушкинской «Капитанской дочке» вошел в плоть и кровь.
Борис Кузнецов: «Был он пухлый, рыхловатый юноша, каким и остался. Очень серьезный, очень доброжелательный внешне, очень легко улыбающийся, но улыбающийся не потому, что ему весело, а чтобы продемонстрировать дружелюбие».
Ирина Назарова: «…Не могу забыть, как он смеялся – непосредственно, радостно и так громко, что люди вокруг на него оборачивались. Он очень смешно смеялся. Тавтологично, но точнее не скажешь. Так, наверное, может смеяться только свободный, абсолютно безразличный к оценке окружающих, юный и чистый человек.
Вспоминается один случай: мы едем в метро. С одной стороны у меня однокурсник – студент из Конго Эмиль, с другой – Егор, в короткой курточке и достаточно поношенной пыжиковой шапке, небрежно сдвинутой на затылок. Гайдар что-то рассказывает и хохочет. Хохочет, всхлипывая и заливаясь. Я чувствую, как весь вагон смотрит на меня с осуждением: русская девушка в сомнительном обществе африканца и чудного вызывающе смеющегося молодого человека…До сих пор помню настороженные и недружелюбные взгляды пассажиров вагона».
«Вообще он понимал и ценил женскую красоту – взгляд у него был мужской. Мы знали, что он очень рано влюбился в девочку и женился на ней, у него рано появились дети… Мы знали только, что она очень красивая девочка. Они жили, видимо, довольно стесненно».
