Из протокола допроса Дмитрия Язова от 30 августа 1991 года: «– Он их выгнал, подписывать документы не стал. В общем, мы, дескать, “засветились”. И если сейчас расходимся ни с чем, то мы на плаху, а вы – чистенькие…»
Валентину Павлову запомнилось, как Болдин, один из наиболее приближенных к Горбачеву людей (с 1985 по 1987 – его помощник, с мая 1991 года – руководитель аппарата президента СССР), «наседал на собравшихся в премьерском кабинете. “Вы не думайте, если мы летали, то вы здесь не при чем. Все сожжены… Я об этом могу вам сказать совершенно точно, так как хорошо знаю президента. Мы теперь все повязаны”».
То есть – летавшие в Форос и выгнанные президентом шантажировали остававшихся в Москве и слушавших теперь их рассказ.
С этого времени на действия гэкачепистов ложится печать истерики. Они знают, что им некуда отступать, – за сам умысел на заговор и государственный переворот их так и так ждала, как они выражались, «плаха» – прямо как в русском Средневековье. Значит, надо было выполнять замысленное и надеяться на победу.
В этот вечер, 18 августа, надо было убедить Янаева (которому Горбачев неизвестно почему так доверял, что уговорил Верховный совет, проваливший его кандидатуру на пост вице-президента, переголосовать!..) подписать указ о вступлении его в исполнение обязанностей президента СССР.
Янаев отбивался: «…Я не чувствую себя ни морально, ни по квалификации готовым к выполнению этих обязанностей». Да еще стал интересоваться, что именно произошло с Горбачевым, действительно ли он болен?
Из показаний Валентина Павлова: «Ему ответили: “А тебе-то что? Мы же не врачи… Сказано же – он болен!”
…– Неужели вы не видите? – обращаясь к Янаеву, сказал Крючков. – Если не спасем урожай, наступит голод, через несколько месяцев народ выйдет на улицы, будет гражданская война».
КГБ предлагал – в рамках своей компетенции и исторического опыта – своеобразный способ спасения урожая и предотвращения голода: танками на улицах столицы.
«Официанты внесли чай, кофе. Над столом клубился табачный дым. Янаев курил одну сигарету за другой.
– Подписывайте, Геннадий Иванович, – мягко настаивал Крючков».
Из показаний Г. Янаева: «И тут я дрогнул и согласился подписать указ, оговорив это тем, что буду исполнять обязанности президента не более двух недель».
Уж теперь-то мосты точно были сожжены.
«…Когда все документы были готовы к тиражированию, Крючков предложил интернировать некоторых лидеров демократического движения, сказав, что составлен список, в котором более десятка человек.
– Тысячу надо! – зашумел Павлов».
Когда участники заговора покинули Кремль, «на часах Спасской башни было 0.16.
Наступило 19 августа 1991 года» (В. Степанков, 2011).
А на Форосе, на даче президента, с полпятого дня 18 августа отключены все виды связи, в том числе – канал управления стратегическимия дерными силами России…
В четыре утра 19 августа Севастопольский полк КГБ СССР заблокировал дачу непокорного президента в Форосе.
В шесть утра 19 августа 1991 года начали передавать по радио и телевидению «Заявление…» о его болезни.
В семь утра по приказу министра обороны маршала Язова вторая мотострелковая Таманская дивизия и четвертая танковая Кантемировская дивизия начали движение к Москве.
В девять утра у памятника Юрию Долгорукому (напротив здания Моссовета, нынешней мэрии) начался митинг москвичей в поддержку демократии и Ельцина.
Генеральный прокурор России, после короткого совещания в прокуратуре, приехал в Белый дом. В своей книге он рассказывает:
«…На площади перед Белым домом уже приступили к сооружению баррикад. Не обращая внимания на занявшие свои позиции танки, люди деловито таскали прямо к парадному входу все, что потяжелее. И откуда только брались в центре Москвы, на Краснопресненской набережной, с ее чисто метеным асфальтом и ровно стрижеными газонами, все эти здоровенные бревна и тяжелые металлические конструкции. А потом очередь дошла и до машин, которые депутаты Российского парламента оставляли в ту пору прямо у тротуара.
Я и несколько моих товарищей по депутатскому корпусу наблюдали эту картину из окна. “Пропали машинки”, – сказал кто-то. И мы рассмеялись. Не от жестокосердия. А потому что день был такой».
(В. Степанков поясняет дальше, что «ни один “жигуленок” не пропал» – все вернулись «к своим владельцам, разве что у некоторых был слегка помят капот…»)
«В 9.28 Язов подписал шифрограмму о приведении всех войск СССР в повышенную боевую готовность».
В 9.40 Ельцин прибыл в Белый дом и в телефонном разговоре с Крючковым отказался признать ГКЧП.
Можно сказать, что с этого момента Россия провозгласила себя противницей переворота – то есть возврата к старому советскому «доперестроечному» порядку.
Власти и жители других союзных республик в тот момент, находясь по географическим обстоятельствам далеко от Москвы, еще решали – как именно они будут действовать.
В 12.15 Ельцин прочитал с танка тысячам собравшихся у Белого дома москвичей свое «Обращение к гражданам России», где назвал действия ГКЧП «реакционным, антиконституционным переворотом». Смелость этого поступка Ельцина – выйти из Белого дома (его останавливали все отвечавшие за его безопасность) и подняться на танк – то есть стать мишенью для снайперов – трудно переоценить.
Впоследствии в мемуарах, озаглавленных «Неповторимое», генерал Варенников, в тот момент – Главнокомандующий сухопутными войсками СССР, активнейший сторонник путча, напишет: «Выглядело это дико и мерзко – чуждые советскому обществу существа топтали советский танк!»
Кто как видел происходящее…
В те дни, на исходе первых суток, генерал слал в ГКЧП одну шифрограмму за другой: «Взоры всего народа, всех воинов обращены сейчас к Москве. Мы все убедительно просим немедленно принять меры по ликвидации группы авантюриста Ельцина Б. Н.» (В. Степанков, 2011).
Сразу вслед за чтением «Обращения» Ельцин выпустил Указ президента РСФСР, где также назвал действия ГКЧП попыткой государственного переворота.
Это сразу ввело ситуацию в нужные рамки.
Все, кто возмущены были наглой ложью о Горбачеве, закрытием всех газет, кроме ретроградно-коммунистических (читателям школьного возраста – непременно посмотрите значение слова «ретроград» в словаре! – М. Ч.), получили точку опоры для своих действий.
Из протокола допроса Дмитрия Язова от 30 августа 1991 года:
«– А почему вас не оказалось в составе делегации, отправлявшейся в Крым на переговоры с Горбачевым? Почему направили туда Варенникова, а сами остались в Москве?
– Трудно ответить на этот вопрос определенно. Скорее всего, потому что неловко было перед президентом показываться с ультиматумом в качестве предателя…»
