И только после конца советской власти стало постепенно ясно, от кого же она была на замке…
Это только в детской литературе – и не в лучших ее образцах, – рассказывалось, как шпионы и диверсанты изощряются в попытках пробраться к нам через наши священные рубежи (еще одно привычное в советские годы словосочетание – советизм). Прицепляют, например, к обуви коровьи копыта, чтобы запутать пограничника Карацупу и его верного пса Индуса, и тому подобное.
В реальной жизни шпионы попадали в нашу страну, как и в любую другую, не пешком через границу, по лесам и болотам, а на самолетах и поездах, с официальным статусом.
А наша граница была на замке исключительно от своих – чтоб не ушли через нее в страны загнивающего капитализма… И, кажется, еще не обнародованы цифры, сколько советских граждан, пытающихся покинуть свою страну, застрелили на нашей очень длинной, протянувшейся на тысячи километров границе.
Официально уехать из СССР можно стало только начиная примерно с середины 1960-х, только в Израиль и только по вызову родственников. А поехать в тот же самый Израиль не навсегда, а на время, в турпоездку или на конференцию было нельзя – страна считалась нашим врагом, с ней не было дипломатических отношений…
Вообще поехать даже на время в какую-либо страну – например, по приглашению на научную конференцию, – удавалось далеко-далеко не всем. Полно было тех, кого называли «невыездными» – но, заметим, не в печати, не публично, а только внутри тех самых кабинетов, где и делали людей невыездными…
И множество советских ученых, всю жизнь занимавшихся историей Европы, искусством Италии, Франции, Испании, никогда не пересекли границу и не увидели вживе предмет своих профессиональных занятий.
Писатель Михаил Булгаков все годы московской жизни – до самой смерти в 1940 году – мечтал увидеть Францию. Там жили два его младших брата, с которыми он расстался в 1919 году. Но Сталин так ни разу и не выпустил его за пределы Советского Союза.
Уже в «наше» время – в 60—80-е годы – не выпускали за границу вплоть до прихода Горбачева очень и очень популярных писателей – братьев Стругацких.
Когда же кого-то все-таки решали «выпустить» за границу (то есть всесильный КГБ – Комитет государственной безопасности – разжимал свои когти) – на них (употреблялся именно этот падеж) должны были составить характеристику. Ее подписывал «треугольник»: директор учреждения, секретарь парткома, председатель профкома.
Это делалось без участия надеявшегося выехать (не поехать куда-то, а именно выехать: главное было – выехать за пределы собственной страны) – ему только сообщался результат: подписали или не подписали.
А дальше предстояло главное унижение – лично идти на заседание выездной комиссии районного комитета партии. И эта комиссия – скопище партийцев-пенсионеров, обычно полуобразованных – после беседы с желающим выехать эту характеристику утверждала. Либо не утверждала. Об этом мы уже кратко упоминали, но все-таки вернемся еще раз: очень уж мерзкое было обыкновение.
Заметьте, что вся эта процедура относилась не только к поездкам на научные конференции, но и в туристические – например «по линии», как тогда выражались, министерства культуры (так я первый раз в жизни поехала за границу в группе библиотечных работников).
И вот грянула Перестройка.
Один из сотен тысяч, но характерный пример. Известный исследователь средневековой европейской культуры
А. Я. Гуревич, никогда не выезжал (поскольку не выпускали) в «капиталистическую» Европу. (В существовавшую до объединения Германии ГДР – то есть, «социалистическую» Германию, – его «выпускали»). Он рассказывает в мемуарах «История историка», как его пригласили в министерство иностранных дел на совещание у замминистра. А там будет обсуждаться проблема гуманитарного знания в связи с нашей внешней политикой…
С ним вместе приглашен еще более известный Ю. М. Лотман. Его также никогда не «выпускали» в «капстраны», несмотря на бесчисленные приглашения изо всех университетов мира. И на этом совещании профессор Лотман рассказывает заместителю министра иностранных дел о том, что «проследил, каким образом подданные нашей великой державы могли посещать Запад, начиная со времен Ивана Грозного и до наших дней. Выяснилось, что самые большие трудности чинились в наши дни».
…Тут как раз – в начале 1988 года, то есть в разгар Перестройки! – решили наконец «выпустить» А. Я. Гуревича (после его прямого обращения в КГБ!). Написали ему характеристику.
И ученый с мировым именем отправился в сопровождении члена партбюро своего института в райком. Там престарелые члены правящей партии должны ему разрешить поехать впервые в жизни в Рим на научную конференцию.
«В комиссии сидят заслуженные члены партии – человек десять-двенадцать, – описывает он запомнившееся навсегда, – пробавляющиеся тем, что играют какую-то роль при райкоме, значит, не лишние люди». И вот после того как характеристику прочитали вслух, «один из членов комиссии, обращаясь не ко мне, а к представительнице парторганизации, которая меня привела, говорит:
– Неужели в вашем институте, где столько народу, не нашлось больше никого послать в Рим, кроме Гуревича?
Я жду, что же будет дальше.
Она объясняет:
– Но, простите, они приглашают именно Гуревича, их интересует определенная проблематика, по которой он является специалистом.
– Нет, но все-таки».
…Что такое «наука», «интересы науки» – эти люди в течение своей жизни узнать просто не сумели. Зато они хорошо знали, что поездка «за рубеж» – льгота. И абы кому она не выделяется.
А вот теперь, чтобы вам понятней стало, что творили в советское время с людьми, вообразите себе такую более близкую вам ситуацию.
Например, вся школа знает, что вы лучше всех стоите в воротах.
Поэтому вы – вратарь в футбольной сборной школы. Потом – в сборной района. И так далее. И вот вас включают в юношескую команду города. А кто-то – от кого зависит, войдете вы в команду или нет, – вдруг заявляет:
– У вас в школе так много спортивных ребят – пловцов, лыжников, – неужто некого поставить в воротах, кроме вот этого, конопатого?..
В советском заграничном паспорте сначала должна была появиться отметка, что вам разрешен выезд… А въезд – то есть виза той страны, куда ты приглашен, – дело десятое. Если вы не находились под следствием и у вас в своей стране оставались близкие родственники (то есть вы вроде бы не замышляли остаться там, куда едете) – вам обычно не отказывали. Трудность была не в том, чтоб куда-то въехать, а в том, чтоб выехать из своей страны.
И еще немаловажная подробность – ни у кого из советских людей (кроме дипломатов) никаких заграничных паспортов на руках не имелось.
Они хранились в «первых отделах» советских учреждений и выдавались человеку перед самой поездкой – уже с визой – в обмен на общегражданский, внутренний. А когда вы благополучно возвращались в родную страну, то волей-неволей должны были как можно скорей сдать заграничный паспорт – потому что вам необходимо было как можно быстрей получить в обмен на него свой внутренний паспорт: без него, как известно, наш человек не только в советское время, но и сегодня – как без рук…
