И только после Августа 1991 года вся ситуация с поездками за границу изменилась.
Из личных воспоминаний. В ноябре 1991 года я полетела в Будапешт на симпозиум, посвященный 100-летию М. А. Булгакова. Коллега – житель Вены – предложил мне приехать после окончания симпозиума на один день к нему в Вену.
– Два часа на автобусе – утром приедете, я покажу вам Вену, вечером сходим на концерт – и уедете обратно в Будапешт.
Дело было за малым – получить визу в Австрию. Я начала, конечно, с российского (тогда еще советского) посольства – не будут ли они возражать против моего однодневного вояжа в Вену?
Необычайно любезно встретивший меня сотрудник посольства взял мой паспорт, открыл на последних страницах, указал на какую-то закорючку и сказал вкрадчиво:
– Видите, М. О.? Мы вам открыли выезд из нашей страны в любое время, в любую страну мира. Теперь дело только за ними, за этими странами…
Я вышла, не веря своим ушам.
Пошла в австрийское посольство. Визу они мне не дали, сказали – надо получать в Москве. Но это уже не могло сбить моего приподнятого настроения. Моя страна разомкнула наконец свои железные объятия.
Через два года, в декабре 1993, это стало частью новой Конституции Российской Федерации: «Статья 27, часть 2: Каждый может свободно выезжать за пределы Российской Федерации. Гражданин Российской Федерации имеет право беспрепятственно возвращаться в Российскую Федерацию».
.. Тем, кто не жил при советской власти, уже, пожалуй, не понять, что мы чувствовали в декабре 1993, читая такие статьи перед голосованием на референдуме о Конституции… Но далеко не все, как увидим дальше, отнеслись к принятию важнейшего правового документа страны с должной заинтересованностью.
…А если ваша бабушка или бабушкина приятельница скажет: «А какая мне-то во всем этом прибыль? Я за границу вашу в жизни не ездила и не собираюсь», – то ваше как раз дело ей пояснить: «А вот тут ты, моя горячо любимая бабушка, неправа».
Потому что нельзя танцевать от своей только печки. (Даже если у нее и нету дома никакой печки.)
И ученые с мировым именем, и любимые писатели в любой стране составляют предмет национальной гордости. И те унижения, которым подвергались они и тысячи их коллег, так никогда и не попавшие на международные конференции или встречи с зарубежными читателями, куда их настойчиво приглашали, да и вообще – не сумевшие из-за советской власти мир повидать – это все-таки позор всей страны. А значит – и вашей незнакомой мне бабушки вместе с ее приятельницей тоже. Я нисколько не хочу их обидеть и заочно считаю очень достойными женщинами. Но надо всем понимать, что позор – это позор.
И он не уравновешивается дешевизной советской вареной колбасы. Которая к тому же все равно кончалась, пока ваша бабушка стояла за ней в очереди.
14. «Не трусь!»
В начале 92 года, когда Егор Гайдар, разворачивал рыночные реформы, похоронившие социализм, тележурналисты спросили его:
– Как полагаете, что бы сказал о вашей сегодняшней деятельности дед – Аркадий Петрович?
– Я полагаю, дед бы сказал: «Не трусь!»
* * *
«“Выпрямляйся, барабанщик! – повторил мне тот же голос. – Выпрямляйся, пока не поздно”.
– Хорошо! Я сейчас, я сию минуточку, – виновато прошептал я.
Но выпрямляться мне не хотелось. Мне здесь было хорошо, за сырыми холодными камнями».
И вот герой повести Аркадия Гайдара «Судьба барабанщика» решается действовать – и протягивает руку к лежащему рядом браунингу, завернутому в лопух, чтобы выстрелом не дать уйти преступникам.
«И только что я до него дотронулся, как стало тихотихо. Воздух замер. И раздался звук, ясный, ровный, как будто бы кто-то задел большую певучую струну и она, обрадованная, давно никем не тронутая, задрожала, зазвенела, поражая весь мир удивительной чистотой своего тона.
Звук все нарастал и креп, а вместе с ним вырастал и креп я.
“Выпрямляйся, барабанщик! – уже тепло и ласково подсказал мне все тот же голос. – Встань и не гнись! Пришла пора!”
И я сжал браунинг. Встал и выпрямился».
* * *
Вернулся из Крыма, где проводил отпуск, отец, заехал к сыну. Тот описал ему ситуацию и пути выхода. Тимур Аркадьевич согласился, что предлагаемый сыном путь – видимо, единственно реальный.
«Когда же он понял, что, возможно, его сыну придется не только советовать все это кому-то, а самому садиться и исполнять, наверное, впервые в жизни я увидел выражение откровенного ужаса на его лице».
Пауза была небольшой.
«Отец посмотрел на меня, сказал: “Если уверен, что нет другого выхода, делай как знаешь”» (Е. Гайдар, 1996).
Ведь все-таки оба они были Гайдары.
Третьего ноября 1991 года «из информированных источников приходит новость» – будто бы экономист Григорий Явлинский со своей командой возглавляет российское правительство.
Трудно представить этого умного человека и сильного экономиста в тот момент в такой роли. Слишком важна была для него – как и всегда, – его репутация. Он ни в коем случае не мог допустить, чтоб люди его проклинали: Явлинскому всегда полагалось выглядеть народным заступником (помните ведь в поэме Некрасова Гришу Добросклонова? В школе всегда давали такую тему сочинения – «Образ народного заступника в поэме «Кому на Руси жить хорошо»». Дают ли теперь?..).
* * *
«До меня долетели слова:
– Разведка по оврагу. <… >
– Чубук, – негромко, как бы спрашивая, сказал Ше-балов, – ты за старшего пойдешь. С собой Шмакова возьми и еще выбери кого-нибудь понадежнее.
– Возьми меня, Чубук, – тихо попросил я. – Я буду очень надежным. <… >
– Меня, Чубук, – зашептал я опять, – возьми меня… Я буду самый надежный.
– Угу! – сказал Чубук и мотнул головой.
Я вскочил, едва не завизжав, потому что сам не верил в то, что меня возьмут на такое серьезное дело. Пристегнув подсумок и вскинув винтовку на плечо, остановился, смущенный недоверчивым взглядом Сухарева.
– Зачем его берешь? – спросил он Чубука. – Он тебе все дело испортить может – возьми Симку.
– Симку? – переспросил, как бы раздумывая, Чубук и, чиркая спичкой, закурил.
“Дурак! – бледнея от обиды и ненависти к Сухареву, прошептал я про себя. – Как он может при всех так отзываться обо мне?..”
Чубук закурил, хлопнул затвором…сказал равнодушно, не чувствуя, как важно для меня его решение:
– Симку? Что ж, можно и Симку. – Он поправил патронташ и, взглянув на мое побледневшее лицо, неожиданно улыбнулся и сказал грубовато: – Да что ж Симку… Он… и этот постарается, коли у него есть охота. Пошли, парень!
