Девять тридцать вечера:
Выключается свет. Нужно лежать на койке без сна и изобретать новый изощренный способ избавиться от сержанта Резника. Через некоторое время это занятие меня утомляет, и я думаю о девчонках, с которыми встречался. Располагаю их в разном порядке, на какую базу попаду. Самые красивые. Самые умные. Самые веселые. Блондинки. Брюнетки. Они постепенно перемешиваются, и под конец остается только одна девочка. Это Девочка, которой больше нет, и в ее глазах снова оживает бог из школьного спортзала – Бен Пэриш. Я достаю из тайника под койкой медальон Сисси и прижимаю к сердцу. Больше нет вины. Нет горя. Я поменял жалость к себе на ненависть. Чувство вины на коварство. Горе на дух мести.
– Зомби?
Это Наггетс на соседней койке.
– Свет выключен – никаких разговоров, – шепотом отзываюсь я.
– Мне не уснуть.
– Закрой глаза и думай о чем-нибудь хорошем.
– А нам можно молиться? Это по правилам?
– Конечно, помолись. Только не вслух.
Я слышу его дыхание, слышу, как он ворочается с боку на бок.
– Кэсси всегда молилась вместе со мной, – признается Наггетс.
– Кто такая Кэсси?
– Я тебе говорил.
– Я забыл.
– Кэсси моя сестра. Она за мной придет.
– А, да, конечно.
Я не говорю малышу, что если сестра до сих пор не объявилась, то она наверняка мертва. Не мне разбивать ему сердце, это сделает время.
– Кэсси обещала. Она обещала.
Наггетс тихонько икает. Заплакал. Отлично. Никто не знает точно, но мы для себя решили, что казармы прослушиваются и Резник постоянно держит нас под наблюдением, ждет, когда мы нарушим правила, чтобы устроить выволочку. За болтовню после отбоя нам полагается недельный наряд на кухне.
– Наггетс, все хорошо…
Я протягиваю к нему руку и глажу недавно обритую голову. Сисси, когда ей было плохо, любила, чтобы я гладил ее по голове… Может, и Наггетса это успокоит.
– Эй, заткнитесь там! – шипит со своей койки Кремень.
– Вот именно, – вторит ему Танк. – Зомби, хочешь, чтобы с нас очки сняли?
Я подвигаюсь на край койки и хлопаю по матрасу:
– Перебирайся сюда, Наггетс. Я с тобой помолюсь, а потом ты будешь спать, уговор?
Матрас прогибается из-за дополнительного веса. О господи, что я делаю? Если заявится Резник с проверкой, я буду целый месяц чистить картошку. Наггетс устраивается на боку лицом ко мне, его сложенные кисти, когда он подносит их к подбородку, касаются моего плеча.
– Какую молитву она с тобой читала? – шепотом спрашиваю я.
– Вот сейчас улягусь спать, – шепчет он в ответ.
– Кто-нибудь, придушите Наггетса подушкой, – подает голос Дамбо.
Я вижу свет в больших карих глазах малыша. На моей груди медальон Сисси. Глаза Наггетса поблескивают в темноте, как маяки. Молитвы и обещания. Одно дала ему сестра. Другое, не высказанное вслух, я дал своей сестре. Сейчас время нарушенных обещаний. Мне вдруг захотелось пробить кулаком стену.
– Вот улягусь спать и попрошу Бога хранить мою душу.
Наггетс подхватывает на второй строке:
– Когда утром я проснусь, покажи мне тропинку любви.
На следующей строфе в казарме начинают шикать. Кто-то кидается в нас подушкой, но малыш продолжает молиться:
– Вот улягусь спать и попрошу Бога присмотреть за моей душой: пусть ангелы оберегают меня до утра.
На «ангелы оберегают меня» шиканье прекращается и в казарме наступает абсолютная тишина.
Последнюю строфу мы произносим очень медленно, нам как будто не хочется, чтобы молитва заканчивалась, потому что после нее будет пустой сон, а потом еще один день в ожидании последнего дня, когда мы умрем. Даже Чашка понимает, что вряд ли доживет до своего восьмого дня рождения. Но утром мы встанем и выдержим еще один адский семнадцатичасовой день. Потому что мы знаем, что умрем, но умрем мы не сломленными.
– А если я умру во сне, Господи, возьми к себе мою душу.
45
На следующее утро я иду в офис Резника с особой просьбой. Знаю, каким будет ответ, но все равно иду.
– Сэр, командир группы просит старшего инструктора по строевой подготовке освободить рядового Наггетса от занятий на сегодняшнее утро.
– Рядовой Наггетс – военнослужащий, – напоминает мне Резник. – Как военнослужащий, он должен выполнять все задания центрального командования. Все задания, рядовой.
– Сэр, командир группы просит старшего инструктора пересмотреть свое решение, учитывая возраст рядового Наггетса и…
Резник отмахивается от моих аргументов:
– Этот мальчишка не с неба свалился, рядовой. Если бы он не прошел вступительный экзамен, его бы не зачислили в твою группу. Но он прошел вступительный экзамен, его зачислили в твою группу, и он будет выполнять все задания центрального командования, включая ОУ. Все ясно, рядовой?
Что ж, Наггетс, я хотя бы попробовал.
– А что такое ОУ? – спрашивает Наггетс за завтраком.
– Обработка и уборка. – Я отвожу глаза.
Дамбо, который сидит напротив нас, стонет и отодвигает поднос с едой.
– Просто здорово. Спасибо. Для меня единственный способ проглотить завтрак – не думать об этом!
– Выдоить и выкинуть, малыш, – говорит Танк. – Здесь такая система.
Он смотрит на Кремня и ждет одобрения. Эти двое связаны крепко. В тот день, когда Резник меня повысил, Танк сказал, что ему плевать, кто теперь командир, он будет слушать Кремня. Я только пожал плечами. Без разницы. Когда мы выпустимся – если когда-нибудь выпустимся, – один из нас станет сержантом, и я знал, что это буду не я.
– Доктор Пэм показывала тебе гада, – говорю я Наггетсу.
Малыш кивает, по его лицу я вижу, что это неприятное воспоминание.
– Ты нажал на кнопку.
Малыш снова кивает, на этот раз медленнее.
– Как думаешь, что случается с теми, кто за стеклом, после того как нажимают на кнопку?
– Они умирают, – шепотом отвечает Наггетс.
– А больные люди, которых привозят в лагерь, те, которые не выздоравливают… По-твоему, что с ними делают?
– Хватит, Зомби, просто скажи ему как есть!
Это Умпа, он тоже отодвигает поднос с завтраком, причем это не добавка. Умпа, единственный в группе, никогда не обходится одной порцией. Кормят в лагере, мягко скажем, паршиво.
Я повторяю для малыша основную мысль руководства:
– Это не то, что нам нравится делать, но мы должны это делать. Идет война. Ты ведь понимаешь? Это война.
