– Эван, все нормально. Просто я испугалась, вот и все.
– Хорошо.
Эван толкает дверь, дверь закрывается, и он одной рукой обнимает меня за плечи, словно хочет защитить. Он убирает руку, только когда мы подходим к двери в дом.
«Сейчас, Кэсси. Быстро отступаешь на шаг вправо, достаешь „люгер“, крепко держишь двумя руками, колени слегка согнуты, нажимаешь плавно, не дергаешь. Давай».
Мы входим в теплую кухню. Возможность упущена.
– Я так понимаю, оленя ты не подстрелил, – как бы между делом замечаю я.
– Нет.
Эван прислоняет винтовку к стене и снимает куртку. Щеки у него раскраснелись от холода.
– Может, ты кого другого подстрелил, – говорю я. – Может, это я выстрел слышала.
Эван качает головой:
– Я вообще не стрелял.
Он дышит на руки. Я иду следом за ним в большую комнату, там он наклоняется у камина, чтобы погреть руки. Я стою за диваном в считаных футах от него.
Мой второй шанс убить Эвана. Попасть с такого расстояния не проблема. Вернее, это не было бы проблемой, если бы его голова походила на консервную банку из-под кукурузы со сливками. Я ведь раньше только по таким мишеням стреляла.
Достаю из-за пояса пистолет.
После того как я побывала в конюшне, у меня не так много вариантов. Столько же было, когда я лежала под машиной на шоссе: или прятаться, или выйти из укрытия. Если буду бездействовать и притворяться, что все отлично, толку не будет. Если я выстрелю ему в затылок, толк будет, то есть я его убью. Но после встречи с тем солдатом я решила, что больше никогда не убью невинного человека. Лучше показать руку сейчас, пока я держу в ней пистолет.
– Я должна тебе кое-что сказать, – говорю дрожащим голосом. – Я соврала про крыс.
– Ты нашла винтовку.
Это не вопрос. Теперь он стоит спиной к огню, лицо в тени, и я не могу его разглядеть. Но голос у него спокойный.
– Я нашел ее пару дней назад на шоссе. Вспомнил, как ты сказала, что выронила винтовку, когда убегала. Увидел инициалы и сразу понял: это твоя.
С минуту я молчу. Объяснение Эвана звучит вполне разумно. Только я не ожидала, что он вот так сразу заговорит на эту тему.
– Почему ты мне не сказал? – наконец спрашиваю я.
Эван пожимает плечами:
– Я собирался. Наверное, забыл. Кэсси, что ты делаешь с этим пистолетом?
«А, с пистолетом? Да вот собиралась отстрелить тебе башку. Подумала, что ты можешь быть глушителем, или предателем человечества, или еще кем-нибудь в этом роде. Ха-ха!»
Я следом за Эваном смотрю на пистолет и вдруг чувствую, что сейчас разрыдаюсь.
– Мы должны верить друг другу, – шепотом говорю я. – Ведь должны?
– Да, – соглашается Эван и делает шаг ко мне. – Мы верим.
– Но как… как ты заставляешь себя верить? – спрашиваю я.
Теперь он стоит рядом. Он не протягивает руку за пистолетом, он тянется ко мне взглядом. Я хочу, чтобы он поймал меня до того, как я окажусь слишком далеко от Эвана, которого я знала, от Эвана, который спас меня, чтобы спастись самому. Кроме него у меня никого нет. Он – крошечный кустик на уступе скалы, за который я уцепилась.
«Помоги мне, Эван. Не дай упасть. Не дай потерять то, что делает меня человеком».
– Ты не можешь заставить себя верить, – тихо отвечает Эван. – Но ты можешь позволить себе верить. Ты можешь разрешить себе доверять.
Я смотрю снизу вверх ему в глаза и киваю. У него такие теплые шоколадные глаза. Такие понимающие и грустные. Проклятье, почему он так красив? И черт возьми, почему я так остро это чувствую? И еще: я доверяю Эвану, Сэмми доверял солдату, когда взял его за руку и пошел в тот автобус. В чем разница? Странно, но, глядя в глаза Эвана, я вспоминаю глаза Сэмми. Я вижу в них то же самое желание услышать, что все будет хорошо. Иные ответили на этот вопрос категоричным «нет». Так что изменится, если мой ответ Эвану будет таким же?
– Я хочу верить. Я очень-очень хочу верить.
Не знаю, как это получилось, но мой пистолет уже у него в ладони.
Эван берет меня за руку и ведет к дивану. Потом кладет «люгер» на «Отчаянное желание любви» и опускается рядом со мной. Он садится слишком близко и упирается локтями в колени.
– Я не хочу уходить отсюда. – Эван трет ладони, как будто они еще не согрелись, но это не так, я только что держала его за руку. – Причин много. Так было, пока я не нашел тебя. – Он хлопает в ладоши, как будто от безысходности, но получается не очень хорошо. – Я знаю, ты не напрашивалась стать моим стимулом, чтобы продолжать… все это. Но после того, как я тебя нашел…
Эван поворачивается ко мне и берет мои руки в свои. Я вдруг чего-то пугаюсь. Он держит меня крепко, а в глазах стоят слезы. Как будто это я его кустик на скале.
– Я все неправильно понимал, – говорит он. – До того как тебя нашел, я думал, что единственный способ устоять – это найти то, ради чего будешь жить. Это не так. Чтобы устоять, надо найти то, ради чего ты готов умереть.
VIII. Дух мести
56
Мир пронзительно кричит.
Всего лишь ледяной ветер задувает через открытый люк в вертолете, но звучит это именно так. В разгар чумы, когда люди умирали сотнями каждый день, перепуганные обитатели палаточного городка иногда по ошибке бросали в костер тех, кто просто был без сознания. Ты не только слышал крики сгоравших заживо, ты физически получал удар в сердце.
Некоторые вещи нельзя оставить позади. Они не принадлежат прошлому, они принадлежат тебе.
Через окна вертолета видны разбросанные в темноте огни. На подлете к окраине города россыпь янтарно-желтых точек на чернильном фоне становится гуще. Это не погребальные костры. Эти огни загорелись от молний в летние грозы, осенний ветер перенес искры с пепелищ в другие сытные места. Вокруг полно пищи для огня. Мир будет гореть еще не один год. Он будет гореть, даже когда я стану ровесником своего отца, если, конечно, столько проживу.
Мы летим в десяти футах над верхушками деревьев, шум винтов глушится по какой-то стелс-технологии. К Дейтону подлетаем с севера. Легкий снег создает вокруг костров ореолы, они похожи на тусклые лампочки, которым нечего освещать.
Я отворачиваюсь от иллюминатора и вижу, что на меня через проход смотрит Рингер. Она поднимает два пальца. Я киваю. Две минуты до высадки. Опускаю оголовье так, чтобы монокуляр оказался перед левым глазом, и закрепляю ремешок.
Рингер показывает на Чашку, которая сидит рядом со мной. У Чашки все время соскальзывает монокуляр. Я затягиваю ремешок. Чашка показывает большой палец, а у меня к горлу подкатывает горький комок. Семь лет. О господи! Я наклоняюсь к девчонке и кричу ей в ухо:
