– Я уже убегал, – говорю наконец. – И больше этого делать не стану.
63
Снег. Белые точки кружат и падают на землю.
Река. Черный поток, несущий запахи человеческих испражнений и останков, скользит под низкими облаками, а за ними скрыт зеленоватый глаз корабля-носителя.
И восемнадцатилетний школьный футболист в солдатской форме, с мощной самозарядной винтовкой, которую ему выдал тот, кто прибыл на корабле-носителе. Школьный футболист в форме солдата сидит, прислонившись к памятнику настоящему солдату, который воевал и погиб с чистым разумом и чистым сердцем. Враг не смог залезть в голову этого солдата, он не подменил в его сознании добро на зло, не использовал веру человека, чтобы превратить его в оружие против человеческого рода.
Парень возле памятника не вернулся, когда ему следовало вернуться, и теперь он возвращается, когда возвращаться не следует. Потому что главное – выполнить данное обещание. Сейчас нет ничего главнее этого.
Его зовут Зомби, и, если он нарушит свое обещание, война будет закончена. Не большая война, а та, которая имеет значение, та, которая идет в его сердце.
Она идет в парке у реки, над которым кружит снег.
Я чувствую приближение вертолета раньше, чем его слышу. Меняется давление, я ощущаю это оголенными участками кожи. Потом ритмичные удары лопастей; я встаю и зажимаю ладонью пулевое ранение в боку.
– Куда стрелять? – спросила Рингер.
– Не знаю, только не в ногу и не в руку.
– Выстрели ему в бок с близкого расстояния, – посоветовал Дамбо, который успел хорошо познакомиться с человеческой анатомией в ангаре по обработке и уборке. – И вот под таким углом, а то кишки продырявишь.
– А что будем делать, если я все-таки продырявлю тебе кишки? – спросила Рингер.
– Похороните, потому что я сдохну.
Улыбка? Нет. Опять неудачно.
А потом, когда Дамбо осмотрел мою рану, она спросила:
– Сколько тебя ждать?
– День, не больше.
– Один день?
– Ладно, два. Если мы не вернемся через сорок восемь часов, значит, уже не вернемся.
Рингер не стала спорить, просто сказала:
– Не вернетесь через сорок восемь часов, я пойду за вами.
– Глупый ход, гроссмейстер.
– Это не шахматы.
По периметру парка растут деревья. Над голыми ветками появляется черная тень. Роторы стучат, как огромное сердце. Я хромаю к открытому люку, холодный ветер давит на плечи.
Ныряю в трюм. Пилот оборачивается и спрашивает:
– Где твоя группа?
Падаю на пустое сиденье.
– Уходим! Уходим!
Пилот снова:
– Солдат, где твоя группа?
Моя группа отвечает из-за деревьев шквальным огнем. Пули стучат по бронированному корпусу «Блэк хоука», а я кричу во всю глотку:
– Уходим, уходим, уходим!
От крика мышцы живота напрягаются, и каждое слово стоит мне хорошей порции крови.
Пилот набирает высоту, а потом резко накреняется на левый бок. Я закрываю глаза.
«Уходи, Рингер, уходи».
«Блэк хоук» с бреющего полета обстреливает деревья. Пилот кричит что-то второму пилоту. Вертолет зависает над деревьями, но Рингер с ребятами уже ушли по тропинке вдоль темной реки. Мы делаем еще три круга над деревьями, и в результате от них остаются только расщепленные пулеметными очередями пеньки. Пилот оглядывается в трюм, видит, что я с окровавленным боком распластался на двух сиденьях, и только тогда набирает высоту и скорость. Вертолет взмывает к облакам, парк исчезает в белой мгле снегопада.
Я теряю сознание. Слишком большая кровопотеря. Вижу лицо Рингер, и, черт возьми, она не просто улыбается, она смеется. Это хорошо. Я все-таки сумел ее рассмешить.
А еще я вижу Наггетса, малыш точно не смеется.
«Не обещай, не обещай, не обещай! Ничего никогда-никогда не обещай!»
«Я приду. Я обещаю».
64
Прихожу в себя там, где все началось, – на койке в госпитале. Мне наложили повязку и обкололи болеутоляющими. Круг замкнулся.
Требуется несколько минут, чтобы понять: я тут не один. – Кто-то сидит на стуле за капельницей. Поворачиваю голову и первое, что вижу, – черные, начищенные до зеркального блеска ботинки. Безупречно отглаженная накрахмаленная форма. Лицо словно высечено из камня, голубые глаза просвечивают до самых потрохов.
– Ну вот ты и очнулся, – тихо произносит Вош. – Может, еще не совсем здоров, зато в полной безопасности. Врачи говорят, тебе очень повезло, мог бы и не выкарабкаться. Жизненно важные органы не задеты, пуля прошла навылет. Это действительно фантастика, если учесть, с какого расстояния в тебя стреляли.
«Что ты ему скажешь?»
«Скажу правду».
– Это Рингер, – говорю я.
Полковник склоняет голову набок, так он напоминает мне птицу с умными глазами, которая разглядывает какой-нибудь лакомый кусочек.
– И почему же рядовой Рингер стреляла в тебя, Бен?
«Ты не можешь сказать ему правду».
«Ладно. Плевать на правду. Выдам факты».
– Из-за Резника.
– Из-за Резника?
– Сэр, рядовой Рингер стреляла в меня, потому что я оправдывал присутствие Резника.
– А почему тебе понадобилось оправдывать присутствие Резника, сержант?
Полковник закидывает ногу на ногу и сцепляет руки на колене. Очень непросто сохранять с ним зрительный контакт дольше трех-четырех секунд.
– Они взбунтовались, сэр. Ну, не все. Кремень и Рингер… и Чашка. Но начала все Рингер. Они сказали, присутствие Резника доказывает, что все это было обманом, что вы…
Вош разводит руками и переспрашивает:
– Все это?
– Лагерь, инвазированные, подготовка к войне с пришельцами. Они говорили, это пришельцы натаскивают нас, чтобы мы убивали друг друга.
Полковник молчит. Не смеется, не улыбается, не качает головой. Жаль. Если бы он как-нибудь так среагировал, я бы мог засомневаться, попробовал бы все еще раз переосмыслить и, возможно, решил бы, что у меня паранойя или истерия после боя.
Но Вош просто смотрит на меня глазами умной птицы, и его лицо при этом абсолютно ничего не выражает.
– И эта теория заговора не заронила в тебя ни капли сомнений?
Я киваю. Надеюсь, это получается у меня убедительно.
– Они превратились в Дороти, сэр. Настроили против меня всю группу. – Тут я улыбаюсь, надеясь, что улыбка получается мрачная, как у реального крутого солдата. – Но сначала я успел вырубить Кремня.
