66
Мы готовились не одну неделю, так что в этот последний день нам оставалось только ждать захода солнца. Идти решили налегке. Эван посчитал, что мы доберемся до Райт-Паттерсона за две или три ночи, если, конечно, не помешает пурга или не убьют одного из нас… Или обоих, и тогда миссия будет безнадежно провалена.
Как я ни старалась сократить свои припасы до минимума, все равно возникли трудности с мишкой. Может, отрезать ему лапы, а Сэмми я бы сказала, что их оторвало, когда «глаз» уничтожил наш лагерь?
«Глаз». Этот вариант мне нравится больше, чем пуля в башке Воша. Надо запихнуть ему в штаны инопланетную бомбу.
– Может, не стоит его брать, – говорит Эван.
– Может, ты заткнешься? – бурчу под нос, прижимая голову мишки к его пузу и застегивая молнию. – Ну, вот.
Эван улыбается.
– Знаешь, когда я в первый раз увидел тебя в лесу, решил, что мишка твой.
– В лесу?
Улыбка исчезает.
– Ты же не в лесу меня нашел, – напоминаю я Эвану, и в комнате вдруг становится на десять градусов холоднее. – Ты нашел меня в сугробе.
– Я имел в виду, что в лесу был я, а не ты, – говорит Эван. – Увидел из леса, до тебя было полмили.
Я киваю, но не потому, что ему верю, а потому что знаю: я права.
– Ты все еще в том лесу, Эван. Ты такой милый, но я до сих пор не пойму, почему у тебя такие мягкие руки с ухоженными ногтями и почему они пахли порохом в ту ночь, когда ты якобы ходил на могилу твоей подружки.
– Я тебе вчера говорил, что не работал на ферме два года, а в тот день, когда от меня пахло порохом, я чистил свой пистолет. Не знаю, что еще мне…
Я не даю договорить.
– Я тебе доверяю только потому, что ты отлично обращаешься с винтовкой и при этом пока меня не пристрелил, хотя у тебя была куча возможностей. Ничего личного, но, если я чего-то не понимаю про тебя и про все, что с нами происходит, это не значит, что я никогда этого не пойму. Я разберусь и, если окажется, что ты не на моей стороне, сделаю то, что должна сделать.
– Что именно?
Эван улыбается своей сексуальной улыбочкой, плечи расправил, руки засунул в карманы; наверное, думает, эта поза должна свести меня с ума. Что в нем такого, что я хочу дать ему оплеуху и поцеловать, убежать от него и броситься к нему, обнять его и двинуть коленом в пах одновременно? Хотелось бы верить, что это непредвиденный побочный эффект от Прибытия, но что-то мне подсказывает: эти ребята целенаправленно воздействуют на нас таким образом уже не один месяц.
– То, что должна сделать.
Я поднимаюсь по лестнице. Мысль о том, что надо сделать, напоминает мне о том, что я забыла сделать.
В ванной комнате я копаюсь в тумбочке, пока не нахожу ножницы, а потом начинаю укорачивать волосы на шесть дюймов. У меня за спиной скрипят половицы.
– Хватит шпионить! – кричу, даже не обернувшись.
Через секунду Эван приоткрывает дверь и заглядывает в ванную.
– Что ты делаешь? – спрашивает он.
– Символически подстригаюсь. А ты что делаешь? Ах да, следишь за мной, подслушиваешь под дверью. Может, когда-нибудь наступит день и у тебя хватит смелости шагнуть за порог.
– Со стороны кажется, что ты подстригаешься по-настоящему.
– Решила избавиться от всего, что может меня выдать. – Я многозначительно смотрю на его отражение в зеркале.
– Как тебя могут выдать волосы?
– А почему ты спрашиваешь? – Я перевожу взгляд на свое отражение, но краем глаза вижу и Эвана тоже.
У Эвана хватает ума исчезнуть. Чик-чик-чик – раковина заполняется моими кудрями. Я слышу, как Эван спускается по лестнице, потом хлопает дверь в кухню. Наверное, надо было спросить у него разрешения на стрижку. Как будто я его собственность. Как будто я щенок, которого он нашел в снегу.
Я отступаю на шаг от раковины и оцениваю свою работу. С короткой стрижкой и без косметики выгляжу лет на двенадцать. Хорошо, не на двенадцать, но не старше четырнадцати. Но если правильно себя вести и с правильным реквизитом, меня могут принять и за двенадцатилетнюю, глядишь, даже предложат отвезти в чудесном школьном автобусе в какое-нибудь безопасное место.
Днем серые облака затягивают небо, и сумерки наступают рано. Эван снова исчезает, но спустя несколько минут возвращается с двумя пятигаллоновыми канистрами бензина в каждой. Я молча смотрю на него, и он объясняет:
– Вот, подумал, что ложный маневр нам не помешает.
Что за маневр, я понимаю только через минуту.
– Ты собираешься сжечь свой дом?
Эван кивает. Кажется, его вдохновляет такая перспектива.
– Я собираюсь сжечь свой дом.
После этого он идет с канистрой наверх и заливает бензином спальные комнаты. Я, чтобы не задохнуться от дыма, выхожу на крыльцо. Крупный ворон скачет по двору, он останавливается и смотрит на меня глазками-бусинками. Я подумываю о том, чтобы вытащить пистолет и шлепнуть его.
Вряд ли промахнусь. Теперь я, спасибо Эвану, метко стреляю, а еще я ненавижу птиц.
У меня за спиной открывается дверь, и наружу выползает вонючий дым. Я спускаюсь с крыльца, а ворон пронзительно орет и улетает. Эван поливает бензином крыльцо и швыряет пустую канистру в стену.
– Конюшня, – говорю ему. – Если так хотелось устроить диверсию, лучше бы ты поджег конюшню. Дом бы уцелел, и нам было бы куда вернуться.
«Ведь я хочу верить в то, что мы вернемся, Эван. Ты, я и Сэмми – большая дружная семья».
– Ты знаешь, что мы не вернемся. – Эван чиркает спичкой.
67
Спустя двадцать четыре часа я замыкаю круг, который, как серебряная пуповина, связывает меня и Сэмми. Я возвращаюсь туда, где дала обещание.
Лагерь беженцев с погребальной ямой после моего побега нисколько не изменился. То есть его нет. Есть только грунтовая дорога через лес, она обрывается на голом участке площадью с милю. На этом участке и был когда-то лагерь беженцев. Земля под ногами твердая как сталь и абсолютно голая, не видно ни травинки, ни прелого листика. Понятно, что сейчас зима, но мне почему-то кажется, что эта сотворенная иными полянка и весной не превратится в зеленый луг.
– Вон там, – я показываю Эвану направо, – вроде стояли бараки. Сложно сказать, когда, кроме дороги, нет никаких ориентиров. А вон там был склад. В той стороне за складом – погребальная яма, а еще дальше – овраг.
Эван оглядывается по сторонам.
– От этого лагеря ничего не осталось. – Он топает ногой по твердой земле.
– Еще как осталось. Я осталась.
Эван вздыхает:
– Ты понимаешь, о чем я.
