Еще чаще мне снился компас. Он то пожирал мое тело, то его крали ледовые демоны, или отбирали простые люди. Я терял его – и рыдал от обиды. Я много раз погибал благодаря проклятой игрушке и просыпался в липком поту и со вздохом облегчения.
В часы бодрствования в голове неустанно крутились мысли о том, что же будет дальше. Теперь они перестали быть абстрактными. Слишком многое случилось со мною по вине чертова подарка Одноглазого.
Я очень хотел поговорить с Мертвецом, спросить, что он собирается делать дальше и как будет искать своих Добрых, затерянных во времени и Пустыне. Как он планирует использовать компас, и когда мы уже начнем путь в города Содружества.
Но наш мрачный союзник ни разу не появился в лазарете за все это время. Потому я смотрел в окно, обкусывал губы и бесполезно думал, перебирая возможные варианты дальнейших событий, спотыкаясь о щемящий сердце образ Лайлы и вспоминая глаза мертвых моряков там, на «Звездочке».
Говорят: многие безумцы начинают именно так. Думают о чем-то еще неизведанном, закрытом. Представляют события и реакции, которых еще не случилось. Представляют и реагируют на них сердцем. Уходят в своих поисках прочь от реальности.
Среди троих пациентов я оказался самым жалким. Самым беспомощным. Доктор две недели ночевал рядом с моим лежаком, вытаскивая меня из невидимых щупалец Темного бога. Ему как мог помогал Фарри. А других моряков я и не видел, кроме разве что Бурана, заглядывающего к своему товарищу и недобро поглядывающего на меня.
Унизительно положение человека, неспособного даже самому сходить по нужде и вынужденного ловить такие взгляды.
– Он считает, что ты сам виноват. Что ты ничего бы не смог сделать глупее, чем выбраться на лед сражаться с матерыми абордажниками.
Я молчал, памятуя наказы Квана, хотя считал, что все сделал правильно. Если бы не я – Волк, застреливший Скотти, прикончил бы и Саблю. Да и Эльм…
Не люблю вспоминать того момента. Этот ужас, перемешанный с невероятной болью. Ты словно оказался на гарпуне гигантского охотника, который приподнял свое орудие, желая взглянуть на добычу. И ты чувствуешь, как холодная сталь рвет тебя изнутри, как твои ноги отрываются от тверди, и от этого становится еще больнее. Мне казалось, что мои внутренности намотались на крюк Эльма, и в любой момент они, объятые паром от мороза, вывалятся на замерзший металл. Я не знаю, как мне удалось достать дальнобой капитана и прекратить страдания.
У меня ведь был выбор тогда, был. И лишь животная жажда жизни направила дуло на голову Гончей, а не на свою. Ту боль хотелось прервать любым способом.
Потом я пошел на поправку. На четвертую неделю даже смог встать и дойти до уборной самостоятельно. Вы не представляете, какое счастье мне довелось испытать в тот момент. Узкий, захламленный коридор, по которому я мог идти сам, казался самым прекрасным местом в мире. Придерживаясь за стены, чувствуя слабость ног и тянущую боль в животе, я едва не прослезился от радости. Я – живой, и моя хворь скоро окончательно останется в прошлом.
Когда же мне впервые удалось спуститься в общий зал, где собрались уцелевшие моряки «Звездочки», сидящие за одним столом пираты встретили мое появление искренней радостью. Фарри сидел на самом краю лавки, рядом с Саблей, и последний, увидев меня, грубо ткнул в плечо соседа слева и потребовал подвинуться.
Их длинный стол занимал центр залы, меж четырех извивающихся, отделанных красным деревом колонн. Над головами моряков мягко горели бирюзовые светильники. В темном углу, на небольшом постаменте, сидел преклонного возраста бардер. Тихая мелодия, то и дело прерывающаяся, удивительным образом проникала в самые удаленные уголки помещения. На стенах трактира висели головы волков и львов, под одной из них, неподалеку от коробки-тамбура, сгорбился одинокий постоялец. То ли моряк, то ли местный работник, он старательно разгрызал вареные кости и думал о чем-то приятном.
Спуск утомил меня. Странно, но мои ноги отказывались слушаться, и приходилось очень сосредоточенно следить за тем, куда предстоит шагнуть. Так что спуск по лестнице с третьего этажа был для меня маленьким подвигом, и реакция корсаров показалась хорошей наградой.
– Наш игрушечный Неприкасаемый! – воскликнул Три Гвоздя. – Добро пожаловать в реальный мир!
Я осторожно сел между Саблей и Фарри, чувствуя локти товарищей, и неосознанно сжался, желая затеряться в корсарском ужине. Моряки почувствовали мой настрой и лишь пару раз коснулись больного юнги в своих шутках.
Не помню, о чем шла речь. В плошке передо мной дымилась ароматная каша, в кружке остывал теплый кисель, а вокруг улыбались пираты. Сабля поддевал располневшего за эти недели Грэга, из души Полового сгинула ехидная тьма, и сейчас он беззлобно фыркал, пряча нос в кружке с элем. Три Гвоздя с набитым ртом смеялся над шутками приятеля. Неприкасаемые сосредоточенно поглощали вареные овощи с мясом, и возродившийся Буран то и дело отрывался от трапезы, чтобы хлестануть кого-нибудь из пиратов остротой. Крюкомет прятал в отросшей бороде улыбку.
Свободные, живые, выбравшиеся из ледяного ада и потерявшие друзей. Я не мог не думать о тех, кто остался там, среди торосов. Не предается ли память ушедших радостью тех, кому повезло больше? Снится ли уцелевшим вой зверодемонов и хохот безумного шамана?
Во главе стола сидел Мертвец и безразлично пережевывал кусок мяса. Вид у него был такой, словно сын Добрых находился совсем в другом мире, и сложно сказать, нравилось ему там или нет. Он перехватил мой взгляд, и я напрягся, пытаясь распознать чувства бывшего первого помощника «Звездочки».
Пустота. Ничего. Лишь глаза стали еще темнее, чем раньше.
Только один вопрос я задал в тот ужин. Тихо, так, чтобы никто, кроме Фарри, его не услышал:
– А где Айз?
– Он в первую неделю устроился коком на гильдейский корабль и ушел из Приюта, – удивился Фарри. – Я был уверен, что говорил тебе об этом!
Почему-то я расстроился. Мы все-таки пережили очень непростое приключение, и корсары стали мне как братья. Лысый кок не был исключением.
Впрочем, понятно, почему мастер Айз предпочел встать к чужой плите. Я бы и сам с удовольствием выбросил из головы зверодемонов и бешеного Эльма. Было очень непросто, при взгляде на уцелевших моряков «Звездочки», не возвращаться в неприятные воспоминания.
Каждый выбирает свое.
Фарри знал о том, как я хочу поговорить с Мертвецом. Сам он не решался беспокоить угрюмого пирата, пока я был прикован к койке, но сегодня ситуация изменилась. Мой друг ерзал весь ужин, изнемогая от желания наконец-то приступить к нашему старому плану. Компас. Барроухельм. Лунар. Маршрут, то и дело прерывающийся злою волею судьбы.
Так что, когда ужин закончился, мой друг толкнул меня локтем и кивнул на уходящего прочь первого помощника.
– У нас есть шанс, – сказал Фарри. – Он сейчас опять запрется у себя и будет торчать там до ночи. Потом уйдет.
