Поднять невероятно тяжелый клинок и ударить, оттолкнуть, защититься. Стоять насмерть, пока сзади не раздастся крик друзей. Думать только о том, что нужно продержаться. Еще немного, еще чуть-чуть.
В этом и была ошибка Шона. Ярость, чувство загнанного в угол ледового волка – вот что способно выжечь безумную тварь из головы одержимого моряка. Надо всего лишь пробудить ее. Эмпату такая задача – раз плюнуть.
Я без сна проворочался остаток ночи, осененный этой идеей. У меня созрел план.
Признаюсь, на завтрак идти не хотелось. Однако, как вы сами понимаете, на корабле закон суровый. Кто последний, тому и котел мыть, так сказать, да остатки выхлебывать. Так что беседу с Шоном я решил отложить, спустившись со всеми на вторую палубу, в столовую. Вид у меня был совершенно безумный. По-моему, кто-то (наверняка Сабля или Буран) прошлись по мне, пока мы завтракали, но я не обратил на шутку внимания, прокручивая в голове свой гениальный, как мне тогда показалось, план. Кто-то засмеялся, что-то сказал Фарри с обиженной, но понимающей улыбкой. А я забросил в себя теплую кашу с мясом, отставил миску в сторону, с забитым ртом улыбнулся товарищам и покинул столовую.
Шон не спал. Он лежал на койке, привязанный, как обычно, и от него неприятно пахло. Со временем к такой вони привыкаешь. Даже брезгливость улетучивается, стоит несколько дней подряд поухаживать за таким вот больным.
– Привет, Шон! – сказал я ему. Поставил ведро с теплой водой рядом с кроватью, достал тряпку и глубоко вздохнул. Еще бы пару недель – и я точно избавился бы от чувства омерзения.
– Мне… стыдно… – просипел Шон. Мне повезло. Очень не хотелось бы вновь ждать, пока тварь уйдет. Сейчас просто необходимо, чтобы моряк слышал то, что я собирался сказать.
Я равнодушно кивнул, сделал знак рукой:
– Поворачивайся.
Моряк неловко послушался, запах нечистот ударил в ноздри, и меня замутило. Так, не время. Совсем не время. Ты же только что считал себя матерым ледовым волком, привыкшим к таким вещам.
Время пришло. Собравшись, я сглотнул набежавшую в рот слюну и сказал:
– У меня плохие новости, Шон.
Он напрягся, но промолчал.
– Вчера было голосование, Шон, – продолжил я наиболее равнодушным голосом, имитируя интонации Мертвеца. – О тебе.
Мне показалось, что в просторной каюте послышался стук испуганного сердца. Шон замер, прислушиваясь. В коридоре послышался чей-то глухой голос, ему ответил заливистый смех.
«Только не сюда. Ради Светлобога – только не сюда!»
Если бы кто-то из пиратов вдруг вспомнил о товарище (совершенно некстати), то этим испортил бы всю затею! Вслушиваясь в звуки за дверью, я тщательно смыл с кожаной подстилки грязь и с отстраненным видом взял свежую тряпку. Пауза затянулась.
Беззвучно втянув в себя воздух, я задержал дыхание и принялся оттирать самого Шона. С каждым мигом ужас в душе бедолаги увеличивался, словно снежный ком, катящийся с вершины гигантского айсберга.
Выдох.
– Шаманы не помогут. Никто не хочет рисковать. Тебе дадут дальнобой, четыре заряда к нему, спальный мешок, канистру энгу и брикет вяленого мяса. А дальше… Как получится.
Шон издал какой-то непонятный горловой звук, дернулся и обернулся.
– Вы… Вы…
– Я не хотел тебе говорить, – безразлично повторил я, чувствуя ненависть и отчаяние Шона. – Но у тебя нет выбора. Буран сказал, что может тебя прикончить. Его многие поддержали. Мертвец решил, что ты сам это сделаешь.
Моряк молчал. Я даже испугался, что ошибся. Что тварь вновь выбралась из убежища и теперь в глазах Шона опять крутятся зрачки-щупальца.
В глазах несчастного блеснули слезы, и мне стало больно от взгляда истерзанного чудовищем парня.
– Уйди, – жалобно попросил Шон.
И тут тьма вновь накатила на него. Лицо потемнело, заострилось. Губы приподнялись, обнажая звериный оскал. В левом глазу зрачок поплыл. Шон плюхнулся на топчан, но через миг вновь приподнялся, мотнул головой, не сводя с меня смертельно обиженного взгляда. Клякса в его глазах дернулась, смешиваясь. Замерла на пару мгновений неуверенно – и вновь распустила щупальца. В уголку глаза появилась первая капля крови.
Я попятился, не в силах выдержать боли моряка. Затея перестала казаться мне верной. Я стал чудовищем в глазах Шона, сделал таковыми всех тех, с кем он ходил на «Звездочке» не один год. Для чего?
Но второй глаз держался. За те дни, что я наблюдал за приходами твари, это случалось не так. Просто накатывала изнутри темная волна, и Шон уходил. Но сейчас пират зажмурился, что-то проскулил. По его телу пробежала судорога. Другая.
Пират жалко всхлипнул, обмяк и отвернулся от меня. Я похолодел от ужаса и понимания собственной глупости.
– Нет, Шон! Стой! Я пошутил! Я пошутил, Шон, – затараторил я, сжимая в руках грязную тряпку. – Прости, Шон. Я пошутил!
Душа пирата растворялась в небытии. Он протяжно вздохнул, словно сдерживая рыдание.
– Да стой же! – взвыл я в отчаянии. – Стой, дура-а-а-ак!
Мне самому захотелось плакать. Потому что последняя связь, последние следы его присутствия таяли в провонявшем воздухе каюты. Из-за того, что кто-то посчитал себя умным. Кто-то посчитал, что волен говорить такие вещи.
Из-за того, что кому-то захотелось побыть героем.
Что я наделал?!
Из груди рванулось отчаянное рыдание:
– Пожалуйста, не надо. Не надо! Ну почему… Шон! Шон!
Я дернул Шона на себя и уставился в два зрачка-щупальца. Уста пирата сложились в сардонической улыбке. Моя нижняя губа задрожала, рыдания рванулись из груди.
Поздно.
– Что теперь будет… – провыл я. – Что же я наделал…
Добравшись до ближайшего табурета, я плюхнулся на жесткое сиденье и закрыл лицо руками, не веря в то, что только что сделал. Мое желание разбудить в нем злость, ярость, стремление сражаться – оказалось невероятной глупостью. И, проклятье, ведь это было совершенно логично! Если бы мне хватило ума хотя бы посоветоваться с кем-то…
– Шон… Ну пожалуйста, – проскулил я. – Я не хотел.
Пират смотрел на меня с омерзительной улыбкой, и кровь сочилась из его глаз. В этой твари больше не было нашего трусишки Шона.
– Сволочь. Скотина! Уйди прочь! Уйди из него! – заорал я, вскочив и подбежав к несчастному. – Выйди из него!
Я тряс Шона, я молотил его по щекам, желая только одного – проснуться. Проснуться опять этой ночью, с этой замечательной идеей, и отвесить самому себе пощечину. Выбить идиотскую мысль из глупой головы.
Да только было поздно.
Я до сих пор вспоминаю о том дне со слезами. Наверное, у каждого в жизни есть вещи, за которые стыдно. Иногда это досадные мелочи вроде первой оплошности с женщиной, или какое-то слово, случайно оброненное и отвернувшее от тебя друга. Может быть, это просто совершенная тобой глупость, которую ты осознал лишь спустя годы. Мелочи, незначительные раны на душе.
