— А медсестры, соседи?
— Соседей у нее нет, отец отдельную палату выбил. А медсестры больных будят на процедуры только в шесть. Ставят уколы и потом около часа не трогают. Короче, Ева обещала ждать. Вы только стукнете по стеклу легонечко, она и откроет.
— Все верно… Дерни за веревочку, дверь и откроется, — задумчиво пробормотал Володя. — Точно по формуле… Ладно, страхуйте меня, если что.
— Не боись, подстелем рогожки.
Выбравшись из машины, Володя сунул моток с тросом за пояс, туда же заткнул свернутую рулоном лётную люльку.
— Засекайте время, добры молодцы! — он прогулочным шагом двинулся к больнице. Стоящую на пути полутораметровую оградку перемахнул, не задерживаясь. Легкий, пружинисто-сильный, он приближался к зданию клиники, точно пловец, идущий к воде.
— А вдруг сорвется? — Серега до боли стиснул левую кисть правой.
— Типун тебе на язык! — Стас тоже внимательно следил за Володей. — Не сорвется. Высота для него плевая. Вот как он Еву будет спускать — это вопрос.
Но вопрос разрешился на удивление просто. Настолько просто, что подобно Стасу Сергей ощутил невольную зависть. Мастер спорта демонстрировал им свое мастерство — только и всего. Короткого изучения стены хватило Володе, чтобы просчитать все свои движения. Цепляясь за кирпичи, выбоины и лепнину, он даже не взобрался, а почти взбежал до второго этажа — все равно как обезьянка на пальму. Подтянувшись на карнизе, заглянул в окно и только потом едва слышно стукнул. За стеклом тотчас появилась бледная тень. Ева действительно их ждала. Даже не в больничном халатике, а в сером спортивном костюме.
Все дальнейшее заняло у Володи не более минуты. Окно отворилось, и, запрыгнув в палату, бывший альпинист живо упаковал девочку в лётную люльку, для надежности обвязал тросом крест на крест. После этого помог Еве выбраться наружу, жестами изобразил, что надо делать. Впрочем, что-либо делать Еве и не понадобилось. Плавно стравливая трос, Володя спустил ее вниз, точно на лифте, следом сбросил и весь моток. Сергей со Стасом поспешили к девочке, Володя же тем временем преспокойно выбрался на карниз, прикрыл фрамугу и тем же путем вернулся на землю.
— А я не верила! — увидев Сергея, всхлипнула Ева. По щекам у нее струились слезы, глаза сияли. — Ты говорил, что увезете, а я ждала и до последней минуты не верила…
— Так это… Я сразу говорил, что ты пессимистка, — Серега подошел к ней и неожиданно понял, что говорить ему тоже трудно. — Ты это… Не реви только, хорошо?
Он шагнул ближе, и девочка, качнувшись к нему, порывисто обняла. Так ребенок обнимает вернувшуюся с работы маму. У Сереги защипало в глазах.
— Ну, начинается… — недовольно протянул за спиной Володя. — Прямо кино индийское.
— Да ладно тебе, — буркнул Стас. — Не видишь, люди сто лет не виделись.
— Ага, сто лет одиночества, помню… Только ведь часики тикают!
— Пусть себе тикают.
— Мне-то что? Только если ты и с Лидочкой так начнешь ворковать, за город мы точно не выберемся.
Серега переместил слегка голову, и теперь жаркая мокрая щека Евы прижималась к его щеке. И вся она была здесь — худенькая, измученная, в плотном кольце его рук.
— Все, голубки! Надо и меру знать, — позвал их Володя. — Народ через окна станет смотреть, кто-нибудь тревожную кнопку нажмет.
— И друзья ваши на вокзале уже ждут, — Стас мягко опустил ладонь на Серегино плечо. — Пора, братцы-кролики…
На этот раз к горушке они ехали тремя машинами. Паша со своими асами — на первой, Володя с Антоном, Герой и Тарасиком — на второй, Стас же вез на джиге свою ненаглядную Лидочку и Серегу с Евой. На всех трех автомобилях подобием крылатых ракет грозно топорщились упакованные в рулоны аппараты. Один вполне профессиональный и два учебно-тренировочных.
Впрочем, уже на вокзале Серегу с Тарасиком официально предупредили, что летать они не будут ни под каким соусом. Исключительно — помогать затаскивать дельтапланы на вершину. Это было наказанием за прошлое, но оба восприняли его как билет в будущее. Паша этого не понимал, но Серега был ему жутко благодарен. Потому что осуществил то, что хотел, — привез на полеты Геру с Евой. Может, Антону это было не столь уж и нужно, но этих двоих Серега был твердо намерен спасать. От алкоголя, от наркоты, от чертовой фрустрации — так, кажется, говорила тогда Ева. Душевная пустота, когда ничего ни тут и ни там, когда вместо гравитации — полный вакуум. Конечно, и небо в некотором смысле пустота, но вот именно в некотором, потому что небо — это высота и ветер, потому что это прощение всему и вся, потому что это счастливое сумасшествие! А если даже и пустота, то подобное лечат подобным. Про гомеопатию Серега тоже был наслышан. И не сомневался, что упрямого Пашу они как-нибудь убедят и уломают. Пусть не сегодня-завтра, но однажды он непременно сдастся. Да и что ему еще остается! Он ведь тоже из племени сумасшедших, значит, понимает, что, спасая человека, спасаешь мир, а спасая мир, спасаешь себя. Конечно, тоже эгоизм, но ведь не самый подлый, не чернуха, не трэш. И если кому не нравится, то пусть сидит себе в четырех стенах, пусть живет в них чинно и правильно, блюдя себя, без нарушений правил дорожного движения, без ругательных слов и болезненных синяков. Только как же тогда быть с человеком? Тем самым, которого надо спасать? Ведь без него, бедолаги, рухнет весь мир, а с ним, как знать, могут обрушиться и ваши злосчастные стены…
Серега обнимал Еву и ни о чем таком, конечно, не думал. То есть думалось как-то само собой. Само, наверное, и делалось. Хотя… Впереди маячила стриженная макушка, один взгляд на которую навевал покой. А ведь по этой самой макушке шваркнула сброшенная Сэмом штукатурка. Еще совсем недавно. И все снова мешалось в пеструю непонятную кучу. Потому что не было бы штукатурки, не было бы и Серегиной больницы. Тогда не пришел бы к нему Стас и не встретил свою Лидочку. И Ева не взяла бы Серегу за руку, а Гера мог бы и не напиться. Конечно, дельтаплан Кареева счастливо бы уцелел, но и волшебные полеты наверняка бы не состоялись, как не состоялось бы знакомство с Пашей, Володей и Фимой Бараевым.
Впору было удивляться, потому что все — буквально все! — могло остаться там, за узенькой полоской горизонта. Возможно, зыбкая эта полоска скрывала что-то от них и сейчас. Потому и ехали они к ней — мчались во весь дух на двенадцати колесах. Шаром Монгольфье — тем самым, о котором рассказывал учитель Федюня, — солнце всплывало выше и выше. Оно напоминало пловца, рвущегося за глотком воздуха. Целебный кислород обещал силы и энергию, обещал свет и тепло.
Чувствуя на щеке дыхание Евы, Сергей следил за всплывающим светилом и мысленно умолял его не спешить. Но время все равно спешило и никого в целом мире не слушало. Потому что знало про горизонт нечто такое, о чем не знали и не догадывались простые смертные. Знание жгло, подталкивало, и топтаться на месте время не желало. Наверное, оно этого и не умело.
