Она отворачивается от него и собирается уходить. Тогда он останавливается, поворачивается и смотрит ей вслед. Судорожно стискивает руки.
Д. (отчаявшись, с бешенством в голосе). Садистка!
Она уходит, не оглядываясь.
ЗАНАВЕС!
(Конец первой сцены)
Вряд ли подходит для театра. Больше для кинематографа. Но в таком случае слишком много реплик. И много звуков, которые нельзя передать на кинопленке!
[2]
Фильм – особенно хороший – всегда сильно стилизован. В нем все строится на выражении лиц и жестах. Напоминает пантомиму. С этой точки зрения этюд больше подходит для сцены. Если он вообще для чего-нибудь подходит…
Место действия, напротив, чисто кинематографическое. Ни рыба ни мясо, другими словами. Ни театральная пьеса, ни фильм. Ослик, растерявшийся между двумя снопами сена. Как обычно.
Я сделала ошибку, выстраивая свой сценарий на основе реальной действительности. То есть на основе собственных переживаний. Ведь эта сцена целиком и полностью воспроизводит ночную прогулку с Давидом. Все реплики подлинные. У меня просто феноменальная память на реплики и интонации. Они долго звучат во мне. Целую вечность. Единственный способ избавиться от них – это записать.
(Ой! Совсем забыла, что должна писать от третьего лица! Перехожу на него в дальнейшем.)
Она заимствует подлинные реплики, конечно же, с целью изучения. Чтобы лучше понять, как люди общаются друг с другом. Как одно вытекает из другого. Как слова и фразы либо сцепляются, либо отталкиваются друг от друга. Людям только кажется, что они властвуют над своими мыслями. Мысли, принявшие четкую и ясную форму в уме, оказавшись на бумаге, выглядят совсем иначе.
У нее такое чувство, будто ее мысли протестуют против того, чтобы навсегда покинуть мозг и стать зримыми. Будто они видоизменяются на своем пути. То же самое происходит, когда она говорит, но становится особенно очевидным, когда она пишет. Пока ее мысли пребывают в мозговых извилинах, она еще хоть как-то может контролировать их, но стоит ей попытаться поймать их и превратить в слова и фразы, как они тут же ускользают.
Как будто мысли играют с ней в прятки!
Едва Каролина выпускает свои мысли на бумагу, она тотчас перестает их узнавать. И мало того, что они нескладно сформулированы – они к тому же настолько искажены, что выражают совсем другие и, к сожалению, гораздо более низкие идеи, чем те, которые родились в ее голове.
Интересно, всегда ли мысли с трудом воплощаются в словах?
Со всеми ли так бывает?
Если да, то это просто ужасно.
В чем же тогда можно быть уверенной?
«Дорогая Сага!
Сегодня нам с тобой пришли письма! Сразу два!
Одно от Берты, другое от мамы.
Письмо Берты адресовано мне, но мне кажется, что она в основном думает о тебе. Она предается философским рассуждениям о своей тихой, размеренной жизни. Очевидно, теперь, когда мы с тобой далеко от нее, у нее дома ничего не происходит. И, судя по всему, все там ужасно по нам тоскуют.
Берта пишет, что скучает по мне. А значит, в равной степени и по тебе. Ей нравится та часть моей души, которой являешься ты, я это знаю. Она все время обращается к Каролине, но знает, что внутри Каролины живет и Сага. Она же сама это и обнаружила. Я об этом ей и словом не обмолвилась, но вдруг однажды она пришла ко мне и сказала:
– В тебе живут два совершенно разных человека.
Я просто обомлела и тут же рассказала ей о тебе и обо мне. Вот что значит иметь два имени. Особенно два таких разных по характеру имени, как твое и мое. Сага – мягкое, романтичное. Каролина – мощное, энергичное.
Для маленького ребенка многое в жизни зависит от того, кто и как называет его имя. Когда один человек хочет, чтобы тебя называли Сагой, а другой – Каролиной, или когда один и тот же человек называет тебя то Сагой, то Каролиной, то кто же ты тогда на самом деле?
Непонятно.
Разрываешься между разными мирами. Все это я пыталась объяснить Берте, и она меня поняла. Ей это ничуточки не показалось странным. Потому-то я и люблю ее. Она – единственный человек, который знает и ценит нас обеих. И воспринимает нас как нечто единое целое, как две половинки одного существа. Хотя, может, и предпочитает ту, что более сдержана, не такая «смелая».
Сама она полностью лишена всякого притворства, поэтому я и опасалась, что она сочтет меня неискренним, ненадежным человеком. Но нет. Берта, может, и считает меня комедианткой, но, несмотря на это, все же понимает, что двум совершенно разным натурам все же возможно ужиться в одном и том же человеке.
А ведь этого не могла понять даже наша собственная мать, что, впрочем, меня несколько удивляет, ибо если уж кто и страдает раздвоением личности, так это она!
А я, судя по всему, уродилась в нее.
Об этом я нередко задумываюсь.
Кстати, интересно, простила ли она меня за то, что я выдавала себя за брата Берты и называла себя Карлом, когда была в Замке Роз?
Я могу понять, что она переживала из-за того, что Арильд влюбился в меня и одно время даже думал, что он малость сдвинулся.
Но мне и в голову не приходило, что Арильд относился ко мне на полном серьезе. Я бы никогда преднамеренно не заставила человека влюбиться в себя. Хотя я обожаю, когда мной восхищаются, и не могу удержаться от флирта. Но разве я думала, что он так серьезно все это воспримет? Он, возможно, ненавидит меня сейчас. Наверняка вконец отчаялся и погрузился в меланхолию.
Вероятно, поэтому мама и хочет, чтобы я держалась подальше от Замка Роз. Мне там больше не рады. Я уже давно это почувствовала. Мама, конечно, хочет защитить Арильда и Розильду от злостной искусительницы. Эти дети вообще для нее больше значат. Они и есть ее настоящие дети.
Арильд и Розильда.
Дети Лидии Фальк аф Стеншерна.
Рожденные в браке с Максимилиамом Фальк аф Стеншерна.
Между тем как я – всего лишь незаконная дочь Иды Якобссон – женщины, которая на самом деле никогда не существовала, и одного из двух мужчин, из которых один был ее возлюбленным, а другой – другом. Она утверждает, что не может с точностью сказать, кто из них отец ребенка. И клянется, что хотела иметь ребенка без отца.
В случае с Максимилиамом Стеншерна – ее супругом – было то же самое. Она, конечно, ничего не могла поделать с тем, что он отец ее детей, но разве она ценила его за это? Вовсе нет.
Довольно скоро она поняла, что не может его выносить.
Но Арильд и Розильда… Они – единственные, кто для нее что-то значит. Теперь я это поняла. И хотя это меня глубоко ранит, я не могу упрекать ее. Так как слишком хорошо понимаю, что она, должно быть, чувствует.
