– Я и сам не знаю.
– Отлично! Тогда я помогу тебе узнать. Кончай изворачиваться. Увидимся на улице Стурчюрка-бринкен.
– А почему именно там?
– Потому что там находится кондитерская.
– Какая кондитерская?
– Ланделиуса!
– А кто сказал, что мы встретимся именно там?
– Ну все, Давид, хватит! Если тебе не подходит это место, предложи какое-нибудь другое, а не упрямься.
Каролина с трудом сдерживалась. Она выбрала кондитерскую Ланделиуса, потому что после того собиралась зайти к Ингеборг, а улица Стурчюрка-бринкен как раз поблизости. Но, в общем-то, ей было все равно, где встречаться. Только бы договориться хоть о каком-нибудь месте.
Давид вздохнул и вяло произнес:
– Ну ладно, пусть у Ланделиуса. Но не раньше пяти.
– Отлично. Увидимся.
Каролина приходит в кондитерскую заранее, без нескольких минут пять, а Давид появляется не раньше четверти седьмого. Раньше она не стала бы его дожидаться и давно отправилась бы восвояси. Но что-то подсказывает Каролине, что Давид действительно придет. К тому же она знала, что Давид никогда не был пунктуален. Конечно, это досадно, но не стоит на него сейчас злиться. Есть вещи поважнее. Ей необходимо поговорить с ним, и нельзя из-за пустяков упускать такую возможность. Она может и подождать.
В стороне у окна стоит журнальная стойка. Пока Давид запаздывает, Каролина подходит к ней и берет газету. Она на стойке всего одна.
Но все статьи в ней только о войне. Сплошные черные заголовки. Короткие заметки. Небольшие нечеткие фотографии, которые мало о чем говорят, но за которыми, безусловно, скрывается горе многих людей. Каролина мрачно листает страницы и думает лишь об одном: неужели здесь нет ничего более интересного? Затем ей становится стыдно. Ужасные мысли. Разве у нее нет сердца? Разве она ничего не понимает?
Разве не такие, как она, сами того не желая, способствуют тому, что в мире разразилась война? А что если именно на них, на тех, кто равнодушен и безответственен, на тех, кто ничего не желает видеть и слышать, лежит самая главная вина – потому что они всегда оказываются в большинстве?
В таком случае она, Каролина, просто опасна для общества! Она ведет себя так, как будто война ее не касается. Как будто никакой войны нет. И потому невольно оказывается среди тех, кто попустительствует злым силам. Вместо того чтобы быть с теми, кто с ними борется.
Сколько раз Каролина уже думала об этом – и все без толку. Все обычно заканчивается только бессмысленными упреками в свой адрес, ее грызет совесть и фантазия рисует страшные картины. И ничего больше. Она вскоре снова об этом забывает. И утешает себя тем, что театр может стать оружием мира не хуже любого другого. Но так ли это? Может, это лишь отговорка?
Вот! В газете как раз есть небольшая статья о театральной жизни. Каролина внимательно вчитывается в каждую строчку. Здесь даже имеется маленькая заметка о новых фильмах. Каролина жадно проглатывает и ее.
Затем складывает газету и, подойдя к журнальной стойке, возвращает ее на место.
И тут она замечает в окне фигуру Давида. Он идет быстрым шагом.
Однако с ним кто-то еще! Почему он пришел не один? Что это за штучки? Ведь Давид знает, что им предстоит серьезный разговор!
К тому же он не торопится войти. Каролина снова выглядывает в окно, но не видит Давида. Может, это был не он?
Нет, он! Вот он появляется в дверях и входит в кондитерскую. Один. Слава богу! Он подходит к столику Каролины и садится рядом. Но вид у него беспокойный. Движения резкие. Вначале он ничего не хочет заказывать. Утверждает, что торопится. Затем они все же заказывают по чашке горячего шоколада. И ничего больше.
Давид тревожно поглядывает в окно. На небе пасмурно. В воздухе висит изморось, в зале кондитерской темно, особенно в том углу, где сидят Давид с Каролиной. По календарю сейчас весна, но кажется, будто зима вот-вот вернется.
– Ну и чего же ты хочешь? – спрашивает Давид.
Он выглядит напряженным и нервным. Он так непохож на того бравого, немного бесшабашного красавца, каким был обычно.
– Что с тобой случилось, Давид? Ты так изменился, – говорит Каролина.
Он тут же начинает оправдываться:
– Да ничего не случилось. Не понимаю, о чем ты.
– Неужели?
– Извини, но если у тебя нет ничего важного, то я очень спешу.
– Давид…
– Что?
Он вынимает часы, чтобы посмотреть, который час. И делает это так, чтобы она обратила на них внимание.
Каролина замечает, что часы у Давида прикреплены к жилету изящной серебряной цепочкой с маленьким золотым брелоком. Цепочка, вероятно, куплена недавно. Как и брелок. Давид прячет брелок в руке так, чтобы Каролина не могла разглядеть, что на нем изображено. Как бы то ни было, раньше у Давида не было ни цепочки, ни брелока. Он носил часы в жилетном кармане, прикрепив к ним небольшое резиновое кольцо, чтобы они случайно не выскользнули.
Показал ли он часы Каролине для того, чтобы она заметила эти приобретения, или же просто хотел напомнить, что спешит? Или пытается таким образом показать свое безразличие? Возможно, всего понемножку. В таком случае это мерзко с его стороны. Разве он не понимает, что Каролина хочет ему добра?
– Давид, ты ведешь себя некрасиво! Разве ты не понимаешь?
Давид медленно вытаскивает часы, слушает их, но не отвечает.
– Напрасно стараешься, – продолжает Каролина. – Со мной это не пройдет. Ты это знаешь. Раз я решила поговорить с тобой всерьез, я это непременно сделаю. А твое дело – слушать, черт возьми!
– Вот как?
– Да, вот так!
Давид убирает часы и тщательно застегивает сюртук. Облокачивается на стол, но смотрит на скатерть. Не на Каролину.
– Что ты такой мрачный? Куда подевалось твое чувство юмора, Давид?
– У меня его никогда и не было.
– Как же, как же… Еще как было, мне ли об этом не знать. Но мне кажется, будто последнее время… даже не знаю, как сказать…
– Тогда не говори вовсе. Это самое лучшее, что ты можешь сделать. И для тебя самой, и для меня.
Давид тяжело вздыхает и обводит взглядом кондитерскую. За одним из столиков сидят две пожилые дамы, больше никого нет. Скоро кондитерская закроется. Давид постоянно поглядывает на входную дверь, словно собираясь сбежать.
– Давид, ты можешь меня выслушать? В семь они закрываются, а сейчас уже чуть больше половины седьмого. У нас не так много времени.
– Вовсе нет. Времени вполне достаточно. Но до семи я тут сидеть не собираюсь, даже и не думай!
