Мансуру показалось, что между Жердевым и новым, недавно прибывшим из Москвы лейтенантом с первых дней возникла взаимная антипатия. Такое случается, и лишь опытному психологу под силу предотвратить конфликт. Ясно, что им нужно общаться пореже. Однако у капитана не было другого выбора, и потому он послал вдогонку за предполагаемыми диверсантами, желающими спасти свой героин, две группы, одной из которых командовал Жердев, другой — Ратников. До нужного места они летели на одном вертолете и в дальнейшем должны были находиться на связи, чтобы взаимодействовать согласованно.
Когда пограничники высадились из вертолета на каменистой площадке и сержанты выстраивали обе группы, Жердев и Ратников в сторонке изучали карту на планшете Никиты. Как человек, давно находящийся в этих местах и хорошо здесь ориентирующийся, он показывал Владимиру.
— Вот смотри: спецназ перекрывает «духам» выход к дороге. И где-то здесь их накроет. Наша задача — блокировать им отход к границе. Перекрыть кислород и изрубить их в лапшу.
— А если они направились не к дороге?
Жердев презрительно прищурился и все же растолковал, по возможности, терпеливо:
— По описанию журналиста они, скорее всего, подрывники. Это во-первых. Во-вторых, тут больше некуда идти — только к дороге. Ясно?
— Ясно. А здесь они не могут к дороге выйти? — Ратников показал на карте более короткий путь.
— Не могут. Гладко было на бумаге. На самом деле там сплошняком скалы, и на дорогу можно только плюнуть сверху или башкой вниз прыгнуть.
Владимиру хотелось уточнить еще некоторые детали, но, почувствовав, что Жердев теряет терпение, он решил не допекать его вопросами. Сказал, что ему все понятно. Так-то оно проще будет.
— А раз понятно, тогда веди своих по тропе. Рахимов все знает. Я иду параллельно. Мы находимся в зоне видимости, поэтому зря эфир не сотрясай. Все, потопали.
И обе группы пошли по соседним грядам, находящимся примерно метрах в двухстах одна от другой.
Стольникова пригласили в штаб погранотряда, в кабинет майора Адамова. Здесь же находился еще один мужчина, в штатском. Это был Ропшин из разведывательного управления. Несмотря на молодой возраст, его редкие волосы были сильно тронуты сединой. Голос у него тоже был не соответствующий внешности: казалось, такой богатырь непременно должен говорить басом. Между тем у него был высокий, почти женский голос.
— Вы уж извините, Андрей Павлович, что напрягаем вас. Вам отдохнуть бы надо. Но все же дело государственной важности.
— Понимаю, понимаю, — кивал журналист, разглядывая несколько показанных ему фотографий. Здесь можно было увидеть Ситору и самого Надир-шаха, Селима и Хабиба. Снимки были сделаны с большого расстояния, скрытой камерой, все фигуранты застигнуты во время разговоров друг с другом, с неопределенными личностями, в движении, в кишлаках, на дороге, у ворот дома. Ситора была даже запечатлена в облике европейской женщины на улице города.
Стольников отобрал три снимка.
— Вот этих узнаю. Остальных я не видел или не узнаю. Но если вспомню, скажу. Наверняка это не последняя наша встреча.
— В Москве с вами тоже поговорят. Еще не один раз придется все рассказывать.
— Представляю, что там начнется, когда приеду. Меня уже похоронили, наверное?
— Почти, — сказал Борис Борисович. — Но не до конца.
— Биографический фильм про вас показали по первому каналу, — добавил разведчик. — Там коллеги про вас рассказывают, очень душевно.
— Да, — подтвердил Адамов, — очень трогательно, и жена у вас симпатичная. Не каждому удается получить такие памятники при жизни.
— Да, привалило мне счастье. Кстати, можно как-нибудь домой позвонить, поговорить с женой?
Ропшин сказал, что это придется сделать немного позже. Подобный ответ удивил Стольникова. Он ожидал каких-то сюрпризов, связанных с проверкой его возвращения, но не до такой степени, чтобы нельзя было позвонить в Москву.
— Я не понимаю, чего вы опасаетесь?!
— Не то что опасаемся. Просто существует определенная тактика, которой хотелось бы придерживаться, — сказал Ропшин. — Поэтому большая к вам просьба: вы уж потерпите. Еще месяц никто не должен знать о вашем спасении.
— Ого! — вырвалось у журналиста. — Месяц. Я, конечно, готов на всякие уступки. Но почему так долго — месяц! У меня жена, мать. Они же там с ума сойдут.
— Насчет этого можете не беспокоиться. С ними поговорят наши люди, объяснят ситуацию, успокоят. Они будут в курсе дела. Но для всех остальных вы будете по-прежнему без вести пропавшим. Поживете тут недалеко, в санатории. В закрытом. Отдохнете, наберетесь силенок.
— Наверняка у вас накопился интересный журналистский материал, — сказал майор. — Вы сможете его оформить, систематизировать. Вернетесь в Москву с готовым материалом — и сразу в эфир.
Напоминание об эфире сделало Андрея более сговорчивым. Действительно, материала у него накопилось выше крыши.
— Ладно, санаторий так санаторий. Но потом-то мне объяснят все тонкости дела?
— Ну разумеется. Разве что какие-либо подробности, составляющие государственную тайну, нельзя будет упоминать по телевидению. Мы потом это с вами детально обсудим. Но такого мало. В основном обо всем можно будет и писать, и рассказывать.
— Даже так. Хорошо, а про моего товарища оператора Гарояна…
— Вот это самое первое условие, — встрепенулся Ропшин. — С вами не было никакого товарища.
— То есть — как не было? Телекорреспондент — и вдруг приехал один, без оператора. Кто же этому поверит?!
— Да не волнуйтесь вы, Андрей Павлович, — ласково произнес Адамов. — Мы обсудим вполне правдоподобную версию. Придумать хорошую легенду гораздо проще, чем вам кажется.
Стольников принял и это условие, хотя чувство протеста в нем постепенно усиливалось. Ему хотелось добиться от собеседников, чтобы те хоть в чем-то проявили человеческое понимание.
— Хорошо, я не против, со всем согласился. Только Григорий Гароян, мой оператор, за время наших приключений стал моим другом. Как его хотя бы звали по-настоящему? Или это тоже нельзя знать? Неужели я не смогу поговорить с его женой, с родителями, рассказать о последних минутах его жизни?
Он раздражался все больше и больше. Ропшин виновато вздохнул.
— Я вам врать не буду, Андрей Павлович. Честно говоря, я сам не знаю его настоящего имени. Такого рода сотрудников знает только их непосредственное руководство.
— Вы понимаете, я должен о нем рассказать. Я только об этом и думал, когда шел сюда. Нельзя же так — как будто не было человека, как будто он не вел себя по-геройски. Он же совершил подвиг.
Андрей говорил с убитым видом, он словно заново переживал смерть оператора. На словах Адамов и Ропшин сочувствовали ему, но журналист понял, что сейчас их больше волнуют другие проблемы. Они дружно заверили его, что со временем у него появится возможность рассказать об этом героическом человеке, ведь рано или поздно их имена называют. Журналист вспомнил про злополучную золотую ручку. Оказалось, Аскеров уже передал ее особистам — возможно, она поможет разобраться в одной запутанной ситуации.
