— Ничего себе. — Полковник едва сдержался, чтобы не присвистнуть от удивления. — Жердев — он же… как его наш особист называл?..
— «Железный дровосек», — напомнил капитан.
— Вот-вот, и вдруг — на тебе! Ну, кто бы мог подумать. Оказывается, и у него есть сердце. Порой забываем о подобных вещах.
В их беседе наступила короткая пауза. Видимо, оба подумали об одном и том же: до чего же плохо мы знаем своих соратников, в частности лейтенанта Жердева тоже плохо знали. Живем бок о бок, постоянно общаемся, а на здоровье обращаем внимание только тогда, когда тому плохо.
— Как думаешь, Ратников справится? — прервал молчание полковник.
— Думаю, да. К тому же с ним находится опытный сержант.
— Хорошо. Беспокоят меня эти двое приблудившихся. Уж больно на подрывников похожи. Как ты считаешь?
— Похожи. Только к коммуникациям или в населенный пункт можно добраться гораздо проще. Зачем так трудно идти — через горы?
— Тоже верно. Каков же вывод следует отсюда?
— Не знаю, трудно сказать. Может, что-то готовится.
Мансур вопросительно посмотрел на начальника штаба. Тот согласно кивнул — правильно, мол, угадал. По напряженному взгляду полковника можно было почувствовать, что сейчас его главные заботы связаны не столько с подозрительными нарушителями, сколько с самим Аскеровым.
— Готовится, — подтвердил Гонецкий. — Не знаю, правда, как это связано. Короче, разведка докладывает, что «духи» собираются провести акцию возмездия — сжечь одиннадцатую заставу. Опять действует банда этого Сафар-Чулука.
— Одиннадцатую? — удивился капитан.
— Да. Поэтому ты можешь пока спать спокойно.
— Не уверен, товарищ полковник.
— Ты всегда не уверен. Сведения достоверные, поступили из независимых источников.
Мансур справился со своим волнением. Он как будто услышал то, что давно с напряжением ждал. То самое известие, от которого начинается особый отсчет времени.
— И что они сделали Сафар-Чулуку, товарищ полковник?
— У соседей твоих своя проблема. Ты здесь ни при чем.
— Уверяю вас, что на одиннадцатую они не сунутся. Ко мне придут.
— С чего ты взял?
— Там десять БМП, а у меня одна, да и та на ремонте.
— Это все твои доводы?
— Самый основной, пожалуй, тот, что Надир-шах не простит тонну героина.
Алексей Григорьевич нахмурился.
— Мы наверняка не знаем, Надир это или нет. Ты мне про эту тонну лучше не напоминай! Я тебе ее не прощу! Опять умней всех хочешь быть! — Он запнулся и уже более мягким тоном спросил: — Аскеров, ты что, испугался, что ли?
Полковник ожидал, что смутит Мансура язвительным вопросом, однако тот совершенно спокойно признался:
— Да, испугался — что буду не готов. Можете не сомневаться, боюсь только этого и ничего больше.
— Значит, разведке не доверяешь? — то ли спросил, то ли уточнил Гонецкий.
— Доверяю. Только у меня за речкой есть своя агентура. Поэтому я знаю, что Сафар-Чулук подчиняется Надир-шаху. Он его ширма. На самом деле — вся провинция в руках одного человека. Так что проблемы будут у меня, а не у одиннадцатой заставы.
Полковник невесело подумал, насколько Мансур близок к истине. Только он еще даже не подозревает, какого рода проблемы поджидают его.
— Проблемы у тебя уже начались. Я, в общем-то, потому тебя и вызвал.
По тону, каким это было сказано, капитан с легкой тревогой ждал продолжения. Однако полковник не успел ничего сказать, как дверь приоткрылась и в кабинет заглянул особист Адамов:
— Разрешите присутствовать, товарищ полковник?
— Заходи, Борис Борисович, присаживайся.
Майор вошел с папочкой в руках и уселся напротив Аскерова. Вчера он после долгого перерыва постригся и, как всегда в подобных случаях, выглядел моложе своего возраста. Мансур заметил, что оба они — и полковник, и майор — ведут себя весьма странно, словно готовятся выполнять тягостную для него миссию.
— Вот такое у нас, прямо скажем, заковыристое дело… — произнес Алексей Григорьевич и взглядом призвал на помощь Адамова.
— Хотите, чтобы я начал, Алексей Григорьевич?
— Да, давай лучше ты.
Аскеров с напряжением ожидал, что сейчас последует. Неизвестность — хуже всего. Он даже представить себе не может, какой сюрприз ему уготован, но, судя по всему, не из приятных.
— Тут такая проблема возникла… — сказал особист. — Мы тебя, Мансур, давно знаем и ценим давно. И никогда претензий к тебе не было. Ну, кроме отдельных моментов.
Он повернулся за поддержкой к начальнику штаба, но полковник досадливо отмахнулся, не желая вспоминать «отдельные моменты»: мол, ерунда все это, говорить не о чем. Адамов же насупился и посуровел. Он постепенно входил в роль дознавателя. Процедил чуть ли не по слогам:
— А вот сейчас уже не ерунда. Сейчас разбираться надо.
И он рассказал Аскерову про те сенсационные сведения, которые принес с того берега журналист Стольников. По словам особиста, получалось, что мирные афганцы, не имеющие отношения к боевикам, настолько хорошо отнеслись к скрывавшемуся от моджахедов российскому журналисту, что сомневаться в их искренности и добром отношении к нашей стране вообще и к пограничникам в частности не приходится.
Огорошенному Мансуру приходилось вжиться в свое новое положение — человека, подозреваемого в предательстве. Это было выше его сил.
Начальник штаба и особист, потупившись, молчали, словно родственники на похоронах.
— Алексей Григорьевич, вы же только что говорили со мной как с начальником заставы… — обратился капитан к Гонецкому.
— Говорил и буду говорить. Наверняка тут получилась какая-то накладка или провокация. Однако ты нас тоже пойми: мы обязаны реагировать на подобные, пусть даже самые нелепые сигналы. Ты же сам пограничник, знаешь специфику нашей службы. Пожалуйста, отнесись к этому как к необходимой формальности.
Адамов сказал:
— Данные анализировали, ты уж поверь, капитан, не на нашем уровне. Вывод такой, что информация объективная.
— Как вы это докажете?
— Что — мы? Расследование докажет.
— Или опровергнет, — убежденно добавил полковник, давая понять присутствующим, что он всецело находится на стороне Мансура. А тот спросил:
— У меня будет обыск?
— Да, — подтвердил майор. — А что делать? Мы и с офицерами побеседуем. Не допрашивать их будем, а побеседуем, как положено.
Мансур выглядел по-настоящему подавленным:
— Что мне сейчас делать?
Полковник задумался, покручивая ус. Потом сказал:
