Замкнувшийся в себе Жердев сказал:
— Слышал я, у Амира героин нашли в доме…
— Хренову тучу, — докончил за него прапорщик и обратился к Мансуру: — А я знал, что вы с Константином достанете этих гадов, знал. Вот так мне сердце подсказывало.
От избытка чувств у него перехватило горло, поэтому он говорил осипшим голосом. Мансур, рассмеявшись, подошел к нему и ободряюще потрепал по плечу, мол, ладно, все позади, все хорошо закончилось.
— Ну а с тобой чего стряслось? — обратился он к насупившемуся Жердеву.
— Чего, чего, — пробурчал лейтенант. — Перед тобой военный инвалид-сердечник. Комиссован по полной.
— И дальше что будет?
Жердев натянуто улыбнулся и пожал плечами, разве легко признаться в том, что жизнь враз опрокинулась и никогда уже прежней не станет. Хмыкнул:
— Предлагают работать в военкомате, да не по мне с бумажками чикаться.
— Верно, — кивнул Мюллер. — На тебе мешки таскать можно.
— Я им то же самое говорю. Мое дело — бегать, лазить по горам, стрелять, бойцов гонять. А врачи говорят — все, голубчик, отбегался, у тебя стенокардия. Теперь вот жду решения комиссии. Недели две, а то и больше. И самое обидное, что ничего у меня не болит, — с жаром заговорил Никита. — Как раньше чувствовал себя, так и сейчас чувствую. Кочергу узлом могу завязать.
— А развязать сможешь? — улыбнулся капитан.
— И развязать смогу.
— Но мы тебя все равно нагружать не будем. Кочерге ничего не грозит.
— Нагружайте, бога ради, все у меня нормально.
— А с вами-то что, товарищ капитан? — Мюллер в присутствии других офицеров обращался к Мансуру только по уставу. — Кому я место на нарах освободил?
— Вполне вероятно, что и мне. Нынче я отстранен и нахожусь под подозрением. Так что и черный джип не произвел должного впечатления.
— Дураки хуже моджахедов, — сокрушенно вздохнул прапорщик.
— Особистов тоже понять можно. Разберутся.
Жердев и Мюллер переглянулись, не зная, кому первому затронуть волнующую всех тему. Решился прапорщик:
— Товарищ капитан, тут у нас вопрос возник — заставу долбить будут?
— Думаю, да.
— Так давай используй всю нашу дурь на полную катушку. Мы с Никиткой хоть инвалиды, но еще кой на что сгодимся. А, лейтенант?
— Запросто, — подтвердил Жердев. — Покуражимся напоследок. И чего только они там, в отряде, думают? Или опять нехватка посмертно награжденных?
— Не знаю, что и ответить. Туда Клейменов поехал. Он же теперь исполняющий обязанности начальника заставы. Поэтому все вопросы к нему.
Хотя полковник Гонецкий встретил его очень радушно, Клейменов рядом с начальником штаба чувствовал себя неуверенно, держался скованно. Гонецкий, заметив это, предложил ему не сидеть в кабинете, а пройтись по территории городка — мол, на свежем воздухе и думается лучше.
— Одного не понимаю, — сказал Гонецкий. — Аскеров уверен, что атаковать будут вас. А ты с ним не согласен, что ли?
— Да не то чтобы совсем. В целом я с ним согласен…
— Значит, согласен. Сегодня обстреляли одиннадцатую, слышал об этом? — Клейменов кивнул. — Мы должны поддержать их — к ним помощь подойдет на час позже, чем к вам. А не дай бог что начнется — мы к вам быстро вертушки, броню, все бросим. Согласен?
— Согласен.
— Получается, ты и с Аскеровым согласен, и со мной, — удивился полковник.
— Не знаю. С вами больше.
Начальник штаба пытливо и даже сочувственно посмотрел на капитана.
— Константин, я понимаю, что Аскеров, хоть и отстранен, все равно, по сути, начальник заставы. Наверное, ты и с этим согласен. Скажи, пожалуйста, почему ты все время по жизни пасуешь?
— Не понял, товарищ полковник.
— У тебя опыта боевого побольше, чем у Аскерова, считай, с Афгана. Есть орден Красного Знамени, орден Мужества, медали. Другой на твоем месте уже давно бы заставой командовал.
— Я командовал, — с явным оттенком обиды ответил Клейменов. — Только у меня ЧП было, вы же знаете, боец постирался в бензине.
— А другой в это время закурил, я помню. Не о том речь.
— Неурядицы у меня семейные, — сухо сказал капитан.
Полковник понял, что откровенности от Клейменова не добиться, и больше ни о чем его не спрашивал. Только давал указания по поводу действий заставы.
Направляясь к Адамову, Ратников совершенно не предполагал, как будет себя вести во время беседы с особистом. Не то что у него был совсем уж неуправляемый характер. Просто он обычно придерживался одной из двух линий поведения: либо замкнется, односложно отвечая на вопросы начальства, либо поймает кураж и будет валять дурака, как это случилось в тот раз с Ириной Сычевой, когда ее муж их застукал. Уже подходя к штабу погранотряда, Владимир понял, что сегодня у него как раз игривое настроение, что ему ужас как хочется подтрунивать над напыщенным Борисом Борисовичем, иронизировать. Об упорном молчании и речи быть не может.
Так он и держался в кабинете Адамова. Вопросы майора слушал, наморщив лоб, иногда просил повторить их. Отвечал многословно, что называется, растекаясь мыслию по древу. Вот, например, принялся перечислять пункты распорядка дня:
— Подъем. Зарядка. Завтрак. Утренний развод. Занятия с личным составом. Отрабатываем действия по боевой тревоге на случай внезапного нападения…
Тут уж Адамов не выдержал и, побагровев, грубо прервал его:
— Лейтенант, ты чего мне тут впариваешь, чего ты дурачка из меня строишь?!
— Вы спросили, что происходит на заставе, просили рассказать все до мелочей. Я вам и докладываю.
— Помру я тут с вами. Ты что — дурак или просто так?! Прекрасно же знаешь, что меня интересует.
— Товарищ майор, мне будет легче отвечать, если вы будете задавать конкретные вопросы, а не общие.
— Хорошо. Вот тебе конкретный вопрос: Аскеров должен был платить за невесту калым. Тебе это известно?
— Так точно.
— А сейчас эта проблема вроде как решена. Так, во всяком случае, я слышал. Мансур что — заплатил Шарипову всю требуемую сумму?
— По-моему, Назар от калыма отказался. В смысле, ему никто и не предлагал, а теперь он отказался по своей воле.
— Очень сомнительно. Если знать здешние обычаи.
— Почему бы и нет? Я бы свою дочь отдал такому отважному капитану без всякого калыма.
— Ратников! — повысил голос Борис Борисович. — Ты, может, думаешь, что ты уже у мамы в Москве? Нет, ты пока находишься здесь. Хотя могу обрадовать: поступило распоряжение о твоем переводе — к маме.
Говоря это, особист внимательно смотрел на Владимира, однако не увидел на его лице ни малейшей радости. Решив, что собеседник умело скрывает свои чувства, он жестко продиктовал ему ультиматум, рассчитывая, что после него лейтенант станет шелковым:
