— А серебряный гусар? — спросил Генка.
— Не знаю ничего!
— Может, это не вы влезли в мою квартиру? — громко и сердито спросил Димка. — Не вы украли гусара?
Преснов испуганно огляделся. Ему показалось, что крик этого мальчишки слышали все соседи.
— Чего орать? — сдался он. — Проходите, поговорим.
* * *
Письмо одиннадцатое
«Многоуважаемая София Львовна!
Пишет Вам Никита Шиляев, из вольноопределяющихся. Думаю, что могу назвать себя другом офицера Зайцева.
Николай погиб 18 октября. Наверное, Вам сообщили бы об этом и официально, бумагой из штаба армии или из полка, но на второй день после его гибели принесли на батарею Ваше письмо, и я решился написать о том, что видел и знаю.
Николай погиб героем. В эти дни мы стояли под Перемышлем, принимая на себя удар австрийских войск и давая время перегруппироваться 4-й и 9-й армиям, идущим на Варшаву. Полагаю, что о всех передвижениях наших войск Вы осведомлены из газет.
Бои были местного значения, нечастые, но очень жестокие. Мешали леса.
Наша батарея, как всегда, в тот день поддерживала атаку пехоты. Но так получилось, что пехоте пришлось отступить, а наши орудия тяжелы для быстрого отступления.
Мы остались в окружении и ждали подкрепления. Австрийцы поняли, что могут захватить несколько орудий, и усилили огонь.
В расчете Николая один за другим погибали солдаты. Я служу в другом расчете и не очень точно могу объяснить, что происходило в тот день у него, но когда рассеивался дым от выстрелов, я видел его офицерскую фуражку, сновавшую вокруг орудия. Он один подтаскивал снаряды, заряжал, наводил прицел, стрелял.
Командир нашего расчета хотел послать к нему на подмогу хотя бы одного солдата. Я вызвался идти.
Но когда я перебежками продвигался к нему, его орудие замолчало. Нашел я его уже мертвым.
Знаю, как тяжело читать эти строки. Поверьте, так же тяжело писать их.
Я любил и уважал Николая. Мы часто говорили с ним о Петербурге, о Москве, о Павловске и о Вас.
Он Вас нежно и трогательно любил.
Завтра в отпуск уходит командир нашего расчета. Два дня будет в Петербурге и обещает встретиться с Вами.
Я сходил в землянку Николая и забрал его личные вещи. Их немного.
Кроме документов, несколько Ваших писем и маленький серебряный гусар, статуэтка, которую мы вместе покупали у поляка-ювелира. Я знаю, что этот гусар предназначался в подарок Вам.
С документами поступите, как знаете. Он никогда не говорил о своей родне.
Был ли у него кто? Если посчитаете нужным, передайте документы им. Я нашел в бумагах Николая только Ваш петербургский адрес. С уважением рядовой Никита Шиляев.
21 октября 1914 года».
Глава VIII ОБЪЯСНЕНИЕ
Преснов пропустил Кирилла Леонидовича и ребят в маленький темный коридорчик и жестом пригласил пройти в комнату.
Комнатка была небольшая, неуютная, неухоженная. В углах висела паутина, на комоде и журнальном столике толстым, многодневным слоем лежала пыль.
Кирилл Леонидович и мальчишки поместились на старом диване с выпирающими пружинами. Хозяин квартиры сел напротив, на скрипучий, шаткий стул.
— Чем обязан? — сурово спросил он.
Кажется, он не чувствовал себя ни преступником, ни вором, и Димка, вскипев, поинтересовался:
— Зачем вы украли у меня гусара?
— Я вернул, — коротко ответил Преснов.
Генка во все глаза смотрел на него и не чувствовал даже глубоко в душе ненависти, презрения или неприязни к этому человеку. Самое главное, Петр Романович не вызывал никакого чувства опасности.
— Скажите, как гусар попал в пустоту? — задал Генка самый загадочный для себя вопрос.
— Это долгая история, — усмехнулся Преснов.
Он сразу понял, о чем спросил Генка, ему не понадобилось объяснять, что такое пустота между аркой и домом и как она образовалась.
— Все началось с него, — Преснов кивнул на Кирилла Леонидовича. — Да, я вас помню. Вы — ученик Софии Львовны Прозоровой. Это вы тогда рассказывали Оле и Илюшке про коллекцию серебряных статуэток… В то время я по молодости, по глупости влез в большие долги и… — Петр Романович смешался, помолчал и усмехнулся. — Ну, всю эту историю вы знаете. Ночью я залез в квартиру старухи и выкрал драгоценности и серебряные статуэтки. Ведь вы, — он снова кивнул Кириллу Леонидовичу, — по простоте душевной так точно описали, где что лежит. Не забыл я и про сумочку с гусаром в ящике письменного стола… Дурак! Я думал, что гусар — самый ценный, потому и лежит отдельно. Я вышел из подъезда со своим обычным ведром, в котором уже лежала холщовая сумка с награбленным…
Петр Романович снова усмехнулся:
— Я же не знал, что каждое мое передвижение с точностью до минуты ваш друг Илья заносил в «вахтенный журнал». Ну да ладно, я сбился… Я вышел из подъезда и столкнулся с Психом. Вы его помните? — обратился Преснов к Кириллу Леонидовичу и, получив утвердительный ответ, продолжал: — Псих оказался очень сообразительным. Он сразу понял, что я обокрал старуху… Я помню этот сумасшедший огонек, вдруг загоревшийся в его глазах. Он протянул руку к ведру, но я побыстрее юркнул в другой подъезд и поднялся на чердак. Пока он поднимался следом, я успел спрятать почти все вещи в приготовленный тайник. Оставалась только сумочка с гусаром. Наверное, Психу тоже позарез нужны были деньги… Или черт его знает! Он выхватил у меня эту проклятую сумочку и бросился на крышу, наверное, хотел спуститься по пожарной лестнице. У меня тогда рассудок помутился. Я вообще не соображал, что делал. Мне бы бросить эту сумочку, а я погнался за Психом. По крыше…
Петр Романович достал из кармана большой платок и вытер пот со лба.
— Я знал, что там впереди был провал. Зимой я сбрасывал туда снег с крыши… Я увидел, что Псих бежит к провалу, я хотел ему крикнуть, но не успел… Псих полетел вниз с диким, каким-то звериным криком, который, по счастью, заглушили толстые стены дома и арки.
— Илюшка слышал крик, — вспомнил Генка. — Он записал, что кричали коты.
— Да. Верно. Потом, на следствии, никто не обратил внимания на эту запись. Когда меня арестовали, я ничего не сказал про Психа. И про гусара не сказал. Психа искали. Милиция, психиатрия, и никто, кроме меня, все эти годы не знал, куда он делся. А я боялся говорить, меня могли обвинить не только в краже, но и в убийстве человека.
— Но вы же не убивали его! — закричал Димка.
Петр Романович посмотрел на него исподлобья:
— Никто бы не стал в этом разбираться. А никаких доказательств невиновности у меня не было…
В комнате повисло молчание, глухое и неловкое. Прервал его Кирилл Леонидович:
