— Ой! А самое главное-то! — воскликнула Ольга Григорьевна. — От Илюшки пришло письмо!
— От Илюшки? — в один голос закричали все, кроме Олежки.
Он еще не знал, кто такой Илюшка.
— От Ильи Павловича, — поправилась, улыбаясь, Ольга Григорьевна и вытащила продолговатый конверт.
— Читай вслух, Олечка, — попросил Кирилл Леонидович.
* * *
«Олечка, здравствуй!
Пишу тебе на старый адрес. Может, хоть ты ответишь.
Я писал Кириллу, но письмо вернулось. Адресат выбыл. Переехал куда-то?
Если поддерживаешь с ним связь, покажи и ему мое письмо. В общем, я обращаюсь к вам обоим, поэтому начинаю сначала.
Здравствуйте, мои драгоценные Олечка и Кирилл!
Простите меня, непутевого, за все эти годы молчания. Сами знаете, как в юности — столько событий, планов, новостей, что детство как-то отодвигается на второй план, хотя вас я помнил и любил всегда. Теперь я стал мудрее, так же как и вы, да вот не могу выйти с вами на связь.
Давайте я сразу расскажу о себе, чтобы потом к этому не возвращаться.
После школы окончил мореходное училище. Получил распределение в Мурманск, там до сих пор и обитаю. Работаю капитаном сухогруза.
О работе писать можно долго. Чего за двадцать лет только не случалось! И тонул, и в интересные плавания ходил, и много чего повидал.
На берегу у меня тоже все в порядке. Жена, две дочери. Старшую назвал Олей, в честь тебя, Олечка.
Есть и много друзей. Но таких, как вы, я больше никогда не встречал. С вами было так спокойно и надежно, как, наверное, бывает только с друзьями детства. С вами я пошел бы и в шторм, и в штиль.
А ты, Олечка, как поживаешь? Я и представить не могу, какая ты сейчас. Что вышло из той девчонки-разбойницы, которая рвала мне рубашки и стреляла из арбалета лучше любого снайпера? Наверное, солидная дама? Мать семейства? Олька! Характер-то прежний?
Кирилл, как ты? Не забыл французский?
Не растерял еще все хорошие манеры, которые в тебя усердно впихивала София Львовна?
Наверное, нет. Вот ты-то вряд ли изменился. Опишу твой портрет, потом скажешь, такой или отличаешься.
Ты худой, не очень высокого роста, такой же тихий и вежливый. И доброту из твоих глаз вряд ли может выбить даже наша сумасшедшая жизнь. Так?
Когда мне бывает худо и хочется сорваться на кого-нибудь из подчиненных, я сразу вспоминаю тебя и стараюсь сдерживаться. Поэтому слыву здесь эталоном вежливости и такта. Но вы-то знаете, какой я.
Пишите мне обо всем. О ваших семьях, о ваших детях. Может, когда-нибудь приедете к нам в Мурманск, будем очень рады, на сухогрузе покатаю.
Закончится навигация, и я постараюсь приехать к вам, чтобы увидеть воочию.
Помните нашу войну с собачниками, Психа, дядю Ваню, нашу клятву никогда не забывать друг друга?
Я эту клятву нарушил, каюсь. Никогда не забывал, но и никогда не писал, а это было вторым условием.
Знаете ли что-нибудь о Пете, нашем дворнике? Жалко человека.
Я вспоминаю о нем всегда с грустью. Может, моя в том вина, что вся жизнь у него наперекосяк пошла? Вот тридцать лет думаю и никак решить не могу.
Интересно, где наш серебряный гусар? Помните — искали?
Убедились, что я все помню и никогда не забывал?
Я очень надеюсь на нашу встречу зимой, а пока посылаю в эфир сигнал «SOS» — найдитесь! Отзовитесь! Напишите!
Целую вас и крепко обнимаю.
Илья».
* * *
Все надолго замолчали. Кирилл Леонидович перечитывал про себя письмо Ильи и улыбался.
Петр Романович даже прослезился, когда услышал о себе, и теперь изредка шмыгал носом. Молчание прервал Димка. Он засмеялся и радостно и довольно возвестил:
— Ну вот, Ольга Григорьевна, а вы говорили, что люди стараются забыть свое детство. Я же знал — так не бывает!
