— Так он и станет отвечать! — усомнился Костя.
— У меня есть удостоверение работника парка. В любом случае, мы попросим его пройти с нами в администрацию. А там захочет или нет, а объяснять придется.
И все трое рванули к платформе. Ира бежала легко. Костя вспомнил, что она занималась бегом в спортивной секции при школе. Костя пыхтел, хватал ртом обжигающий воздух, но изо всех сил старался не отстать. Хуже всех бежал Леонид Матвеевич. Это понятно. В его годы такие марафоны не всякий преодолеет.
Электричка еще стояла у платформы.
— В каком он может быть вагоне? — крикнула на бегу Ира.
— Заскакивай в любой, там найдем, — отозвался Леонид Матвеевич.
Но заскочить не удалось. Прямо перед их носом двери захлопнулись, поезд дал предупреждающий гудок и медленно двинулся от платформы.
— Вот черт! — ругнулся Костя. — Зря бежали!
— Это все я! — корил себя Леонид Матвеевич. — Вспомнил бы пораньше да бегал бы побыстрее!
— Чего вы так переживаете? — пожала плечами Ира. — Сокровище он сегодня не выкопал. Значит, приедет сюда завтра. Подкараулим его и возьмем с поличным.
— Светлая голова, — улыбнулся Леонид Матвеевич. — И разговаривает, как следователь. Только дело тут не в сокровищах.
— А в чем же?
— Ну, представьте. Даже если у него есть карта, и на той поляне зарыто сокровище, как он его достанет? Оно ведь не сверху лежит.
— Известно как! С помощью лопаты.
— Правильно! А кто ему позволит пронести лопату в парк?
Ребята переглянулись и замолчали: действительно, неразрешимая задача.
— А если у него саперная лопатка? — высказал догадку Костя.
— Саперной лопаткой за один день яму не выроешь. Там столетние деревья. У них корневая система такая мощная, что только экскаватор справится. Саперной лопаткой век эти корни пилить надо. Но даже если предположить, что он надеется на саперную лопатку. Он всего два дня в парке, а мы на него внимание уже обратили. Пусть случайно. И не служители, а вот Костя и Львенок, но завтра или послезавтра на него наткнутся работники парка, которые следят и ухаживают за деревьями. Сами понимаете, на той поляне он будет проводить не час и не два. Служители сразу же зададут ему тот же самый вопрос, который хотим задать мы, отведут его в администрацию, и все его мечты о старинном сокровище летят прахом. Так? Наша версия изначально неверна. Так что давайте сундуки с сокровищами и карты оставим для Стивенсона и пиратов Карибского моря. В недрах Петергофского парка никаких сундуков нет. Впрочем, эта земля таит в себе другие тайны. Ничуть не уступающие пиратским сокровищам. В годы войны по всему парку были сделаны тайники, сохранившие коллекции Петергофских дворцов. Если хотите послушать, то я могу продолжить свой вчерашний рассказ. Он как раз касается таких тайников.
ВТОРОЙ РАССКАЗ ЛЕОНИДА МАТВЕЕВИЧА
19 января 1944 года Петергоф был освобожден. Еще шла война, а на весну и лето уже были запланированы раскопки и восстановительные работы.
Узнал я об этом совершенно случайно. Дело в том, что никого из тех, кто участвовал в эвакуации Петергофа в сорок первом, в Ленинграде в это время не было. Кто-то воевал на фронтах, кто-то находился в тылу, кто-то погиб, кто-то умер в блокаду, как моя мама.
Конечно, сохранились документы, обрывочные записи, планы тайников, но они были такими неточными, что нужна была обыкновенная человеческая память. Поверьте, память сохраняет иногда гораздо больше, чем может сохранить бумага.
Наверное, в музее не знали, что мамы давно нет в живых, иначе как объяснить то, что ее разыскивали у тетки специально для того, чтобы она помогла припомнить все тайники. Тетка сурово и очень коротко ответила, что мама умерла еще зимой сорок второго. Люди смутились и собрались уходить, но я сказал:
— Я могу помочь вам. Я был в Петергофе во время эвакуации. Я помогал прятать экспонаты и скульптуры.
Худой старик с морщинистым, строгим лицом поинтересовался:
— Как тебя зовут?
— Леонид.
— Сколько тебе лет?
— Сейчас пятнадцать.
Старик, его звали Павлом Родионовичем, недоверчиво спросил:
— И ты помнишь?
Я обиделся. Что же, мне ведь не пять лет было, когда скульптуры прятали!
— Вот что, Леонид, нам нужна твоя помощь, — сказал Павел Родионович.
Я кивнул.
— Собирайся. Дел будет много, и прошу меня слушаться беспрекословно. Ясно?
— Так точно! — по-военному ответил я и подтянулся.
Я приехал в Петергоф и не узнал его. Наверное, и Петергоф не узнал меня. Из худенького, узкоплечего мальчика-подростка я превратился в коренастого парнишку с тяжелой складкой у губ.
Война прокатилась по Петергофу огромным, невиданного размера, ядром. Глубокий противотанковый ров перерезал цветник Верхнего сада. На вершине высился черный, обугленный, наполовину взорванный парадный дворец. Уцелело только боковое крыло. Вековые дубы главной аллеи были срублены и повалены навстречу друг другу, образуя непроходимый завал.
С оголенного, исковерканного снарядами Большого каскада исчезли великолепный Самсон, раздирающий пасть льву, и другие позолоченные статуи. Фашисты полностью уничтожили или частично повредили все фонтаны, привели в негодность трубы самотечного водовода, каналы, шлюзы.
Парк напоминал поле боя: блиндажи, дзоты, мины.
Каждый метр проверяли саперы. Они обезвреживали мины на аллеях парка и в развалинах дворца. Потом подсчитали, что в Петергофе было обнаружено двадцать пять тысяч мин и сто тысяч снарядов. Нелегко представить такое количество, правда? Говорили, что на каждого человека приходилось около пятисот мин. Значит, и мои пятьсот там были.
Павел Родионович подвел меня к бригаде пожилых женщин. Вместе с ними я должен был извлекать из-под развалов остатки дворцовых украшений и искать тайники.
Женщины были неразговорчивые, меня приняли молча, но очень благосклонно. Наверное, они видели во мне своих сыновей. Они делились со мной пайками, они опекали меня как могли, они спасали меня от гнева Павла Родионовича, а он был вспыльчивым и грозным человеком.
Пока саперы занимались разминированием парка, мы начали расчистку дворца. Мы извлекали из-под развалин груды фарфоровых черепков, остатки скульптур и ободранные, почерневшие лаковые панно, былые богатые украшения стен дворца.
Мы делали самую простую работу. Потом за дело принимались реставраторы. Они обходили уцелевшие статуи, осматривали их, тщательно записывали в книги объем работ. Я любил наблюдать за их несуетливой уверенностью. Я верил, что эти люди обязательно все восстановят. Иначе и быть не может.
Я не знал, что еще десятки людей, научные сотрудники, работали в архивах, расшифровывали неразборчивые чертежи самотечного водовода.
