– Эге, это про тебя Васек говорил – стоит пацан, в станицу хочет?
– Ну… да, – Денис кивнул. – Добрый день.
– Здорово дневали, – казак остановил коня. Перед лицом Дениса оказалась блестящая головка длинной шашки, утопленной в богатых ножнах почти по вытертый цветной темляк. – Залезай давай, городской. А то до вечера тут простоишь, наши сейчас опять прогонять все будут, атаман недоволен… Чего смотришь, залезай, поедем потихоньку.
– Назад или вперед залезать? – уточнил Денис.
Казак выпустил клуб дыма (Денис вспомнил Войко – табак пахнул приятно, как «Герцеговина Флор») и усмехнулся:
– Впереди одних девок возят. Темнота.
Денис обиделся. Но промолчал и одним прыжком оказался за спиной казака.
– Ниче, – буркнул тот.
Вроде бы ничего не сделал, но конь двинулся. Казак пыхнул трубкой и замурлыкал:
М-та-ту-та…
М-та-ту-та…
Та-ту-та…
М-та-ту-та…
М-та-ту-та…
Та-ту-та…
Диковатая песня без слов оказалась неожиданно гипнотизирующей. Денис поймал себя на том, что тупо следит за мотанием темляка на шашке, сердито мотнул головой и спросил:
– А такие маневры у вас часто?
– Учения-то? – Казак ловко выколотил о подошву сапога трубку, убрал куда-то неуловимым движением. – Да каждый день. Из комара сало топят. Разве сейчас казаки? – он хмыкнул. – Помет кошачий, а не казаки. Зимой банду разогнали – гордости по конское брюхо, ковшом не отчерпаешь. Мой батька аж сразу после Безвременья до Индийского океана доходил. Кровь лошадиную пили дорогой. Мне десять лет было, тоже погуляли тогда – на Черноморье были. Я тишком со старшими ушел. Вот там на берегу первый раз человека-то убил – германцы с моря деревни прибрежные грабили, мы и схлестнулись на скалах. А море кипит, как котел… – казак задумался.
Денис жадно слушал.
– Корабль-то их подошел, забирает их, а лучшие отход прикрывают. Я коней держал. Ничего не скажешь, хорошо германцы дрались… Двое остались, машут своим – отваливайте! Те отвалили, а сами с борта из двух пулеметов. Наши залечь, а эти двое к коням. Одного-то перехватили, а второй прорвался и секирой. Я еле пригнулся – ветерком над головой повеяло. И не помню, как пистолет выхватил – и в упор. Нечестно, конечно, да тоже – как там десятилетке с таким честно воевать?.. Иной раз и сейчас нет-нет думаю – может, он меня убивать-то и не хотел, пугнуть только… Сколько я всяких с тех пор поубивал – не помню никого. А того германца помню…
И он снова затянул:
М-та-ту-та…
М-та-ту-та…
Та-ту-та…
М-та-ту-та…
М-та-ту-та…
Та-ту-та…
…Подойдя ко двору Мелеховых, Денис, как это ни смешно, вдруг оробел.
Это совершенно непривычное для него чувство пришло сразу и было очень сильным, даже коленки как-то завибрировали. По-настоящему. Мальчишка удивленно посмотрел на них, пораженный таким неподобающим поведением частей тела, внезапно вышедших из-под контроля. Потом глянул на ворота. Ну и что? Ну, идет он. Идет по делу. К знакомому парню. И?
Коленки слегка унялись, но ноги были по-прежнему какие-то немного не свои.
Во дворе было пусто, Денис пересек его и решительно постучал в дверь.
– Заходите, не заперто, – послышался приглушенный голос.
Коленки радостно подогнулись – и Денис ввалился в дверь буквально мешком.
Настя встречала его у входа в жилую часть дома. Улыбалась – в сенях было полутемно, солнце (Денис вдруг сообразил, что оно выглянуло из-за туч) подсвечивало девчонку в спину – и вся фигура Насти казалась словно бы тонко очерченной по контуру золотистым переливчатым ободком. А в волосах как будто сияли мириады искр.
Мальчишка застыл с глупым видом. Дернулся – она же видит, какая у него дурная физиономия – и облегченно перевел дух: не видит, слепая… и выругал себя, краснея – скотина!!!
– Денис? Имперец? – спросила Настя.
Денис изумился: откуда она знает? Кивнул и, снова мысленно ругнувшись, поспешно сказал:
– Да… День добрый.
– Ты к Гришке? – девчонка улыбнулась и отступила в сторону. – Проходи, погоди немного, он в саду, придет сейчас.
– Я… а где? Я пойду…
– Да ты не найдешь, только зря проходишь, – снова улыбнулась Настя. – Проходи, проходи. Он недолго. Есть хочешь?
Денис хотел. Утром кружка чая с травками – и все, когда Валерия Вадимовна подняла мальчишек, то они второпях не поели.
– Нет… не хочу, – бормотнул он.
И тут же его живот опроверг это заявление громким звуком. Настя рассмеялась и, точным движением взяв Дениса за запястье, неожиданно сильно потянула внутрь:
– Да заходи ты, чего? Разувайся и садись, я тебе налью.
Денис обомлел от прикосновения пальцев – тонких, сухих и теплых. До такой степени, что потерял волю. И, стаскивая легкие ботинки, поймал себя на том, что у него нет мыслей – именно нет. И что он нелепо улыбается.
«Колдунья!» – подумал мальчишка неожиданно и вполне всерьез.
Он прошел к столу и сел. И тут же перебрался с угла, в котором было пристроился. Неловко улыбнулся, метнул на девчонку, подошедшую зачем-то к окну, опасливый взгляд. Нет, неужели она не видит?!
– Я такая смешная? – улыбнулась Настя, поворачиваясь.
Денис вздрогнул:
– Ты что, ви…
Он не договорил слова «видишь», прикусил язык. Но Настя, уверенно проходя через комнату, без обиды, легко ответила:
– Не вижу, конечно. Слышу. Слышно же, когда человек улыбается… Я сейчас принесу поесть, подожди.
– Я помогу! – вскочил Денис.
Настя удивилась:
– Ты что, к печной заслонке прилипнуть не боишься?
– В смысле? – насторожился Денис.
– Поверье есть такое, – охотно разъяснила девчонка. – Что мужчина к печной заслонке если прикоснется – прилипнет. Дед рассказывал, был случай – во время Серых Войн. Бабка наша на мужиков разозлилась и три дня им есть не варила. Три дня все на сухомятке сидели, но к печке ни один не подошел. Суеверие, конечно… А все ж таки, вдруг – чем тебя тогда отклеивать?
Настя засмеялась и вышла. Денис хмыкнул, откинулся к ковру на стене, стал глядеть в окно – бездумно. Солнце снова ушло в плотные тучи. Проскакали рысью двое всадников. Проехала легковая машина – надо же…
– Вот, доброго здоровья, ешь на здоровье! – вывел его из задумчивости голос Насти.
Девчонка поставила на стол большую миску, до краев налитую огненно-красным борщом. В нем плавал шмат сметаны и гордо лежал кусок мяса. Рядом – чашечкой вниз – устроилась ложка и стояла тарелка с нарезанным хлебом. К сожалению, он был тоже серый, Денис уже и не чаял когда-то увидеть черный хлеб. Но борщ пахнул одуряюще.
