— Вы уже прошли моего коллегу Перля, — сказал месье Брюль.
— Да, месье, — сказал Вольф. — Леона Абеля Перля.
— В соответствии с планом, — сказал месье Брюль, — мне
следовало бы теперь спросить вас о вашем школьном обучении и о дальнейшем
образовании.
— Да, месье, — сказал Вольф.
— Мне это не по нраву, — сказал месье Брюль, — ведь тогда
мой коллега, аббат Гриль, вынужден будет возвращаться вспять. В самом деле,
ваши отношения с религией длились совсем недолго, в то время как образованием
вы были охвачены даже и после того, как вам стукнуло двадцать.
Вольф кивнул.
— Выйдите отсюда, — сказал месье Брюль, — и ступайте по
внутреннему коридору. Вам нужен третий поворот, там вы легко отыщете аббата
Гриля, отдайте ему эту карточку. Потом возвращайтесь повидаться со мной.
— Да, месье, — сказал Вольф.
Месье Брюль заполнил формуляр и протянул его Вольфу.
— Тем самым, — сказал он, — у нас еще будет время
познакомиться. Прямо по коридору. Третий поворот.
Вольф поднялся, поклонился и вышел.
Он ощущал какую-то подавленность. Длинный и гулкий сводчатый
коридор выходил окнами во внутренний двор, тоскливый сад с обсаженными
карликовыми кустами гравийными дорожками. Там и сям из гряд и груд сухой земли,
по которой робко стлалась невзрачная трава, торчали мертвые кусты роз. Шаги
Вольфа гулко отдавались по коридору, и ему хотелось броситься бежать, как он
бегал, опаздывая, в стародавние времена, когда проходил мимо будки привратника
уже после того, как тот опустил большущую решетку, заделанную глухими листами
жести. Справа от колонн, поддерживавших свод, пол из крупнозернистого цемента
прорезали поперечные полосы более изношенного, чем все остальное, белого камня,
на которых можно было различить оттиски окаменелых ракушек. С другой стороны
двора зияли двери, открывавшиеся в пустые классы с амфитеатрами скамеек; порою
взгляд Вольфа выхватывал то уголок угольно-черной доски, то чопорный и суровый
стул на обшарпанном возвышении.
У третьего поворота Вольф сразу же обнаружил белую
эмалированную табличку: «Катехизис». Он деликатно постучал и вошел. Он очутился
в помещении вроде классной комнаты, но без столов, с жесткими изрезанными и
издолбленными скамьями и с лампами в эмалированных абажурах на концах длинных
шнуров; стены метра на полтора от пола были выкрашены в коричневый цвет, а выше
становились грязно-серыми. Толстый слой пыли покрывал все предметы. Сидя за
своим столом, худощавый и изящный аббат Гриль изнывал, казалось, от нетерпения.
У него была маленькая бородка клинышком и сутана хорошего покроя, рядом с ним
на столе лежал легкий черный кожаный портфель. В руках у аббата Вольф без
малейшего удивления обнаружил то самое досье, что несколькими минутами ранее
листал месье Брюль.
Он протянул свою карточку.
— Добрый день, сын мой, — сказал аббат Гриль.
— Добрый день, господин аббат, — сказал Вольф. — Месье
Брюль…
— Я знаю, знаю, — сказал аббат Гриль.
— Вы спешите? — спросил Вольф. — Я могу уйти.
— Вовсе нет, вовсе нет, — сказал аббат Гриль. — У меня
бездна времени.
Его хорошо поставленный и слишком изысканный голос досаждал
Вольфу, как докучливая побрякушка.
— Посмотрим… — пробормотал аббат Гриль. — Что тут есть по
моей части… ага… вот как… вы больше ни во что не верите, не так ли? Ну что же…
посмотрим… скажите мне на милость, когда вы перестали верить? Это ведь не
слишком трудный вопрос, не так ли?
— Мда… — сказал Вольф.
— Садитесь, садитесь, — сказал аббат. — Возьмите стул вон
там… Не спешите, не волнуйтесь…
— Волноваться не о чем, — чуть устало сказал Вольф.
— Мой вопрос вас раздражает? — сказал аббат Гриль.
— О! Ничуть, — сказал Вольф, — просто он несколько упрощен,
вот и все.
— Он не так-то прост… подумайте хорошенько…
— За детишек берутся слишком рано, — сказал Вольф. — В том
возрасте, когда они верят в чудеса; они жаждут увидеть хотя бы одно чудо, но
этого не происходит, — и для них на этом все кончается.
— Но это же не о вас, — сказал аббат Гриль. — Ваш ответ,
может, и справедлив для какого-нибудь ребенка… но вы дали мне его, чтобы не
углубляться во все сложности, и я вас понимаю… я вас понимаю, но в вашем случае
ведь имело место нечто иное… нечто совсем иное, не правда ли?
— О! — сказал Вольф в ярости. — Если вы столь хорошо обо мне
осведомлены, то вся история вам уже известна.
— И в самом деле, — сказал аббат Гриль, — но что касается
меня, я не вижу никакой надобности просвещаться на ваш счет. Это вас касается…
вас…
Вольф пододвинул к себе стул и сел.
— Уроки катехизиса у меня вел аббат вроде вас, — сказал он.
— Но его звали Вульпиан де Нолэнкур де ля Рош-Бизон.
— Гриль — не полное мое имя, — сказал аббат, любезно
улыбаясь. — Я обладаю также и дворянскими…
— И ребятишки отнюдь не были равны в его глазах, — сказал
Вольф. — Его сильно интересовали те, кто был красиво одет, и их матери тоже.
— Что не может послужить решающим доводом к неверию, —
примирительно сказал аббат Гриль.
— Я слишком верил в день моего первого причастия, — сказал
Вольф. — Я едва не упал в церкви в обморок. И отнес это на счет Иисуса. На
самом деле, все это, конечно же, из-за трехчасового ожидания и спертого
воздуха, и вдобавок ко всему я просто подыхал от голода.
Аббат Гриль рассмеялся.
— У вас на религию озлобленность маленького мальчика, —
сказал он.
— У вас религия маленьких мальчиков, — сказал Вольф.
— Вы же не компетентны судить об этом, — пожурил аббат
Гриль.
— Я не верю в Бога, — сказал Вольф.
Он помолчал несколько мгновений.
— Бог — это враг производительности, — сказал Вольф.
— Производительность — это враг человека, — сказал аббат
Гриль.
— Человеческого тела… — парировал Вольф.
Аббат Гриль улыбнулся.
— Все это не сулит нам успеха, — сказал он. — Мы с вами
сбились с пути, и вы не отвечаете на мой вопрос… вы не отвечаете…
— Меня разочаровали внешние формы вашей религии, — сказал
Вольф. — Слишком уж все это произвольно. Манерничание, песенки, красивые
костюмы… что католицизм, что мюзик-холл — все одно и то же.
