— Вы должны заплатить мне налог, — повторил тот.
Вольф силился сообразить. Тень от сторожки пошла ему на
пользу. Без сомнения, это последний пункт. Или предпоследний, чертов план.
— Как ваше имя? — спросил Вольф.
— Налог… — потребовал в свою очередь старик.
— Никакого налога, — сказал он. — Мне только и остается —
уйти, не заплатив.
— Нет, — сказал другой. — Вы же не один на свете. Все платят
налог, нужно делать как все.
— Для чего вы служите? — спросил Вольф.
— Для сбора налогов, — сказал старичок. — Я выполняю свою
работу. У вас есть ваша? Чему служите вы сами?
— Достаточно просто существовать… — сказал Вольф.
— Вовсе нет, — ответил старик. — Нужно делать свою работу.
Вольф легонько нажал на сторожку. Держалась она не слишком
крепко.
— Послушайте, — сказал Вольф, — пока я не ушел. Последние
разделы плана, все идет хорошо. Так что я сделаю вам подарок. Кое-что слегка
изменю.
— Выполнять свою работу, — повторил старик, — обязательно.
— Никакой работы, никакой безработицы, — сказал Вольф. — Так
или нет?
— Налог, — сказал старик. — Платите налог. Никаких
толкований.
Вольф ухмыльнулся.
— Я потрафлю своим инстинктам, — напыщенно произнес он. — В
первый раз. Нет, во второй, по правде говоря. Я уже разбил хрустальную
салатницу. А сейчас вы увидите, как наружу вырвется главная страсть моего
существования: ненависть к бесполезному.
Он поднапружился, как аркбутан, сделал резкое усилие — и
сторожка опрокинулась. Старичок в своем канотье остался сидеть на стуле.
— Моя сторожка, — сказал он.
— Ваша сторожка валяется на земле, — ответил Вольф.
— У вас будут неприятности, — сказал старик. — Я подам
рапорт.
Рука Вольфа обрушилась туда, откуда торчала шея старика, тот
застонал. Вольф заставил его встать.
— Пошли, — сказал он. — Составим рапорт вместе.
— Оставьте меня, — запротестовал, сопротивляясь, старик. —
Сейчас же оставьте меня в покое, или я позову на помощь.
— Кого? — спросил Вольф. — Идите со мной. Пройдемся немного.
Нужно выполнять свою работу. Моя — это, прежде всего, вас выгулять.
Они вышагивали по песку, Вольф, как коршун, вцепился в шею
сгорбившегося старика, желтые ботинки которого то и дело оступались. Солнце
свинцом давило на Вольфа и его спутника.
— Прежде всего вас выгулять, — повторил Вольф. — Потом…
шваркнуть о землю.
Что он и сделал. Старик скулил от страха.
— Потому что вы бесполезны, — сказал Вольф. — И мне мешаете.
А я теперь собираюсь избавиться от всего, что мне мешает. От всех воспоминаний.
От всех препятствий. Вместо того чтоб сгибаться, превозмогать себя,
изматываться… изнашиваться… потому что я изнашиваюсь, вы слышите меня! —
завопил Вольф. — Я уже старше вас.
Он опустился на колени рядом со старым месье, который глядел
на него полными ужаса глазами и разевал челюсти, словно выброшенная на сушу
рыба.
А потом Вольф захватил пригоршню песка и запихал ее в
беззубый рот.
— Одну за детство, — сказал он.
Старик отхаркнул и, поперхнувшись, пустил слюну.
Вольф зачерпнул вторую горсть.
— Одну за религию.
На третьей старик начал бледнеть.
— Одну за образование, — сказал Вольф. — И одну за любовь. И
глотайте-ка все, глотайте, старый козел.
Левой рукой он пригвоздил к земле жалкую развалину, которая
задыхалась, испуская придушенное урчание.
— Еще одну, — сказал он, пародируя месье Перля, — за вашу
деятельность в качестве ячейки социального организма.
Его правая, сомкнутая в кулак рука уминала песок между
деснами жертвы.
— Что касается последней, — заключил Вольф, — я приберег ее
для ваших последующих метафизических треволнений.
Старик больше не двигался. Последняя пригоршня высыпалась на
его почерневшее лицо; песок собрался в глубоких впадинах глаз, прикрывая их —
налившиеся кровью, вылезшие из орбит — от света.
— Что может быть более одинокого, чем мертвец… — пробормотал
Вольф. — Но и более терпимого? Более устойчивого… а, месье Брюль?.. И что более
любезного? Более приспособленного к своим функциям… более свободного от всех
беспокойств?
Он замер, встал.
— Избавляетесь от того, что вам мешает, первое очко, —
сказал он, — и получаете труп. Тем самым нечто совершенное, ибо нет ничего
совершеннее, законченнее трупа. Да, это плодотворная операция. Двойной удар.
Вольф шагал, и солнце исчезало. От земли, волочась серыми
полотнищами, исходил неторопливый туман. Скоро Вольф уже не видел своих ног. Он
чувствовал, что почва становится твердой, теперь он шел по сухому камню.
— Мертвец, — продолжал Вольф, — это прекрасно. Он полон. Не
имеет памяти. Завершен. Пока не мертв, не завершен.
Он почувствовал, что земля резко поднимается вверх крутым
откосом. Поднялся ветер и рассеял туман. Согнувшись в три погибели, Вольф
карабкался и боролся, помогая себе при продвижении руками. Стемнело, но он
различал над собой скалистую, почти отвесную стену, к которой цеплялись
ползучие растения.
— Разумеется, чтобы забыть, достаточно было подождать, —
сказал Вольф. — Так бы и получилось. Но и тут, как и в остальном, находятся
люди, которым ждать невмоготу.
Он почти прилип к вертикальной стенке и поднимался совсем
медленно. Один из его ногтей застрял в трещине камня. Он резко отдернул руку.
Палец начал кровоточить, кровь торопливо билась внутри.
— И когда ждать невмоготу, — сказал Вольф, — и когда мешаешь
сам себе, появляется повод и оправдание — и если избавишься от того, что
мешает… от себя самого… тогда прикоснешься к совершенству. Круг, который
замыкается.
Его мускулы сокращались в бессмысленных усилиях, он все
поднимался, прилепившись к стене, как муха. В тысяче мест растения своими
стальными когтями разрывали его тело. Тяжело дыша, обессилев, Вольф приближался
к гребню.
— Пылающий можжевельник… в камине из бледных кирпичей… —
сказал он еще.
В этот миг он достиг вершины каменной стенки и, как во сне,
почувствовал у себя под пальцами холод стальной клетки, ветер ударил его по
лицу. Голйй в вымороженном воздухе, он дрожал и стучал зубами. Под напором
неистового шквала ему никак не удавалось ослабить хватку.
