– Тут трое живых черных, – сказал Сергей. – Под лед?
Я посмотрел на низкое холодное небо над молчаливыми деревьями. Потом опустил взгляд на кровавый снег, протаявший до льда.
– Под лед, – кивнул я. – И давайте проверим верши.
Рассказ одиннадцатый
На росстанях
Убежал
Я из дома,
Бродил по сказочным мирам…
«Hi-Fi»
Я лежал нагишом на плоской каменной глыбе, прогретой весенним солнцем, и сквозь опущенные ресницы наблюдал за весной вокруг. Она и в самом деле пришла – с зеленью и птичьим пением, с голубым небом и теплым солнцем – наша вторая весна в этих местах, в этом мире. Дул ровный приятный ветерок, и немного чудно было видеть внизу, в ложбинке рождающегося оврага, покрытый черными крапинками сугроб дотаивающего снега. Из-под него вытекал ручеек прозрачной воды.
Я прикрыл глаза совсем и слегка потянулся, потом расслабился снова, ощущая приятную истому. Подумал сонно: «Это из меня выходит зима».
Пожалуй, мне бы удалось уснуть, но снизу послышался короткий свист, и я, приподняв лениво голову, увидел возле сугроба Вадима – он стоял голый по пояс и смотрел снизу вверх. Я махнул ему рукой – без особого раздражения от того, что не дали поспать, – и, не опуская головы, смотрел, как Вадим ловко скачет вверх по откосу. Мне пришло в голову, что этот парень не очень-то и похож на прежнего моего друга. Тот Вадим был плотный и развалистый, с ленцой во взгляде, словах и движениях. Этот – быстрый, худощавый, из-под согнанного веса проступили широкие плечи и рельеф мускулов…
«А в тебе-то самом, – спросил я сам себя, вновь уткнувшись в сгиб руки, – в тебе-то много осталось от прежнего? Не разных там генов-хромосовов, а во внешности и в привычках? А? То-то…»
Совершенно уж точно – у того Олега не было привычки голым загорать в середине апреля.
– Привет. – Вадим опустился рядом, скрестив ноги. Я посмотрел на него снизу вверх одним глазом и спросил:
– Слушай, я сильно изменился?
– Нет, – уверенно ответил Вадим, – привычка задавать странные вопросы у тебя осталась.
Я довольно кивнул и отвернулся, надеясь, что Вадим посидит молча, а то и вовсе завалится рядом и тоже удрыхнет. Но вместо этого он весьма болезненно ткнул меня пальцем между лопаток и спросил:
– Корабль-то строить будем?
– Непременно, – отозвался я. – Драккар, как у Иванова.
– Ну я серьезно. – Он повторил тычок, только больнее. – Интересно же!
– Интересно будет, когда мы ухитримся отплыть подальше и перевернемся, – пояснил я. – То-то все меня благодарить будут!.. Отстань, я не Крапивин. Пусть вон Санек строит.
– Вот на его-то лоханке мы точно перекинемся, – проницательно, надо сказать, заметил Вадим. – Вспомни ту историю с планером!
– И хорошо, что не полетел. – Я эту историю помнил. – Мог бы как раз полететь, а что потом?
– Мда, – согласился Вадим. И спросил вдруг: – Тебе вообще не кажется, что мы стали намного реже дом вспоминать?
Я перевернулся на спину. И довольно жестко заметил:
– «Дома» живут другие ребята. Старше нас. Ты уже школу окончил. А я в выпускном классе.
– Все это я знаю, – так же жестко ответил Вадим. – Но и ты знаешь, что я имею в виду, так зачем же вертишься?
– Да. Реже вспоминаем. – Я вытянул руки над головой. – И меня это не очень огорчает.
– Да, – непонятно сказал Вадим, – ты сильно изменился, князь… Я тебе отдыхать помешал, кажется?
– Ладно. – Я сел. – Хватит. Не тыркай меня.
Настроение испортилось. Я подтащил к себе снаряжение, достал метательный нож и с силой послал его в дерево, стоявшее в десятке метров, – нож вошел в ствол на уровне человеческого горла с коротким сырым стуком. А я вскочил и начал одеваться. Куртку кинул на одно плечо, туфли, связанные шнурками, – на другое. И запрыгал вниз.
Босиком. Черта с два я прежний стал бы просто так ходить босиком.
Около сугроба я оглянулся. Вадим по-прежнему сидел на краю глыбы и на меня не смотрел, но я крикнул ему снова, только уже совсем зло:
– Не тыркай меня!
И, тихо чертыхаясь, проломился сквозь кусты, как советский танк через фашистские заграждения…
…Танюшка меня нашла на берегу лесного озерка, где я хмуро сидел, уперев палаш между широко расставленных ног. Она даже не попыталась завести разговор, просто аккуратно подстелила куртку и села рядом. Аккуратно, как подстилала куртку, начала ножом подрезать ногти на руках. Тщательно, отставляя ладонь и любуясь после каждого движения ножом.
Потом она положила мне на колено мой метательный нож. Со словами:
– Еле вытащила, – и вдруг – зло: – Все кончится этим ударом клинка. Ты понимаешь это?!
Я сунул нож в чехол и молча, долгим взглядом посмотрел в глаза Таньке. Глаза у нее были бешеные, сумасшедшие глаза. Тогда я просто положил руку ей на щеку, и Танюшка, вздрогнув, привалилась к ней, как к стене. Жалобно сказала:
– Это просто зима, Олег… Это зима из нас выходит. Тяжелая была зима…
– А до нее была тяжелая осень. И лето было тяжелое, и весна… и зима, и осень, да и лето нелегкое, – не выдержав, язвительно уточнил я.
– Ладно тебе, – попросила Танюшка, и я, обняв ее, привалил к себе. Спросил:
– Хочешь увидеть Большой Каньон? Как в «Золоте Маккены»?
– Хочу, – ответила Таня.
– А Ниагару?
– И Ниагару хочу…
– А Байкал?
– И Байкал…
– А камчатскую Долину Гейзеров?
– И ее… – Таня засмеялась: – Ты все памятники природы хочешь перебрать? Не старайся. С тобой мне даже Сахару хочется посмотреть. Или Восточную Сибирь.
– А что плохого в Восточной Сибири? – не понял я.
– Эх ты! – Она щелкнула меня по лбу. Больно, аж звон в ушах послышался. – Там болота!
Она намеревалась щелкнуть еще раз, но я поймал ее руку и ловким толчком опрокинул девчонку на спину. Танюшка не менее ловко пихнула меня в живот, полусерьезно вывернулась из захвата; я все-таки скрутил ее и, присев на живот, прижал раскинутые руки девчонки к земле. Танька сердито шипела – она ненавидела проигрывать даже в шутку.
– Попалась, – удовлетворенно объявил я.
– Попалась, – согласилась Танюшка, тут же дернулась изо всех сил, но я со злорадным смехом удержал ее. – И какая судьба меня ждет?
– Я буду тебя насиловать, – пообещал я. – По праву победителя.
– Испугал! – дерзко фыркнула девчонка.
– Свяжу, – я устроился на ней поудобнее, – раздену… нет, раздену, свяжу и надругаюсь изо всех сил.
