Меченых аркан в темноте настиг
Кость щербатая, кнут-пощечина
Стражи верные безмятежности
Нашу Вольницу Ливень выхлестал
Отрезвила хмарь теплой водкою
Выцвели шелка хором выкрестов
Вехи топлены липкой рвотою
Чох!
Наша Вольница без одежд пришла
Наша Вольница болью корчилась
Наша Вольница бьет поклоны лбом
Наша Вольница зарешечена
Наша Вольница…
…Ястребы арканов
Холод ятаганов…
– Воля, – тихо сказал я, крепче обнимая Танюшку. – Да. Хорошо поют.
– Мне так этого парня, Колю, жалко. – Танюшка повозилась под боком. – Я разговаривала с девчонками, он с тех пор, как пропала его девушка, сам не свой… Урса убивает, убивает, убивает – никак насытиться не может… Ой, Олег, ты только прости, но я подумала, что со мной было бы, если бы ты… пропал или погиб. Я бы просто умерла, наверное… А этот Марио что, к тебе приставал?
– Откуда знаешь? – лениво поинтересовался я.
– Девчонки рассказали, – ответила Танюшка. – Они меня тоже расспрашивали, – Танюшка толкнула меня в бок, озорно посмотрела снизу вверх: – «Марио ему: «Ты, говорят, хороший фехтовальщик? Давай схватимся!» – Ой, он же задиристый, как не знаю кто! А этот, ну, Олег, ему так спокойно: «Скоро ты это увидишь». – Ну прямо как в книжке или в кино! А сам он, этот Олег, девчонки, – такой гордый, рука все время на палаше… Он, говорят, во всей Европе лучший на клинках! Тань, а ты про него расскажи, а?!»
– Тань, хватит, – смущенно, но одновременно и со смехом ответил я. Она очень похоже передразнивала девчоночью трескотню, и я помимо воли поинтересовался: – Ну? Рассказала?
– Ой, какой же ты тщеславный… – Она коротко и сильно щелкнула меня в нос. – Рассказала. Рассказала, что ты самый смелый, самый умный, самый красивый, самый-самый на свете. Правильно?
– Не знаю, – хмыкнул я, потирая нос. – Вам виднее, мисс.
– Почитай мне что-нибудь, – попросила она. – Пожалуйста…
Не всегда чужда ты и горда
И меня не хочешь не всегда, —
Тихо, тихо, нежно, как во сне,
Иногда приходишь ты ко мне.
Надо лбом твоим густая прядь,
Мне нельзя ее поцеловать,
И глаза большие зажжены
Светами магической луны.
Нежный друг мой, беспощадный враг
Так благословен твой каждый шаг,
Словно по сердцу ступаешь ты,
Рассыпая звезды и цветы.
Я не знаю, где ты их взяла,
Только отчего ты так светла,
И тому, кто мог с тобой побыть,
На земле уж нечего любить?
– Это Гумилев? – тихо спросила Танюшка. Я молча коротко кивнул. – Почему ты его так любишь, Олег?
– Он учит, каким должен быть мужчина… и как надо относиться к чести, войне и женщине. А здесь только это и имеет значение, Тань. Вот веришь или нет – только это.
– Почитай еще, – попросила она. – То. Про лес.
В том лесу белесоватые стволы
Выступали неожиданно из мглы.
Из земли за корнем корень выходил,
Словно руки обитателей могил.
Под покровом ярко-огненной листвы
Великаны жили, карлики и львы.
И в песке следы видали рыбаки
Шестипалой человеческой руки.
Никогда судьба сюда не завела
Пэра Франции иль Круглого Стола,
И разбойник не гнездился здесь в кустах,
И пещерки не выкапывал монах…
Лишь отсюда в душный вечер грозовой
Вышла женщина с кошачьей головой —
Но в короне из литого серебра.
И стонала и металась до утра,
И скончалась тихой смертью на заре,
Перед тем, как дал причастье ей кюре…
Я умолк, а Танюшка тихим, очень хорошим каким-то голосом задумчиво дочитала:
Это было, это было в те года,
От которых не осталось и следа.
Это было, это было в той стране,
О которой не загрезишь и во сне…
– Я придумал это, глядя на твои, – вновь заговорил я, касаясь пальцами Танюшкиных волос:
Косы – кольца огневеющей змеи,
На твои зеленоватые глаза,
Как персидская больная бирюза.
Может быть, тот лес – душа твоя,
Может быть, тот лес – любовь моя…
Или, может быть, когда умрем,
Мы в тот лес отправимся вдвоем…
Мы в тот лес отправимся вдвоем…
…– У тебя красивая девчонка.
Я обернулся. Колька-атаман стоял на камне чуть повыше меня. Я молча положил ладонь на камень и коротким прыжком взлетел туда же. Посмотрел вслед Танюшкиной тени, растаявшей в черноте ночи. И подтвердил:
– Красивая.
– Иринка тоже была красивой. – Колька достал из ножен меч-скьявону. – Ты и правда хорошо фехтуешь? Марио все уши об этом прожужжал.
– Я хорошо фехтую, – кивнул я, вытаскивая из ножен палаш и показывая клинок Кольке.
– Давай попробуем здесь? – Колька топнул ногой. – Не сходя с камня. Кто кого заставит отступить.
За его спиной была широкая трещина, врываясь в которую гневно шипело море. Я помедлил и, убрав палаш, положил руку на плечо казачонку – тот коротко вздрогнул и посмотрел на меня с удивленным испугом.
– Не надо, – тихо сказал я. – Не помогает это. Хоть в кровь разбейся.
– Странно, – недоуменно ответил Колька. – Плакать хочется. Все это время хочется плакать. А не получается. Так больно… так больно-о…
* * *
…– Ты посмотри, что он рисует!
Ленка и смеялась, и одновременно кипела от гнева, протягивая мне блокнот Олега Крыгина. Я, если честно, не в настроении был рассматривать художества моего тезки сейчас, но альбом взял – Ленка уж больно настырно мне его тыкала.
Я перелистнул последние страницы, заложенные Ленкиным пальцем, – и невольно рассмеялся. Олег редко рисовал карикатуры, предпочитая серьезный и даже романтический взгляд на жизнь. Но уж если брался – они ему тоже удавались. А это были «карикатуры наоборот». Олег изобразил «старичков» нашего племени в совершенно не подходящих им по характеру ситуациях.
Вадим – в кожаной куртке, пиджачной тройке с галстуком, сияющих туфлях, с надменным значительным лицом опирался на передок новенькой «девятки».
Ирка в бикини выплясывала канкан на столе, уставленном закусками и бутылками, вскинув длинную ногу в туфельке с острой шпилькой каблука.
Наташка в спортивном костюме с подвернутыми штанинами, босиком, шуршала по дому с пылесосом.
Басс – с очками на носу! – сидел за бухгалтерским столом, что-то считая на калькуляторе левой и записывая в гроссбух – правой рукой.
