…Вадим шагал первым, и по его широкой, видной издалека улыбке я понял – идут новости. Вид у него, как и у прочих отпускников, еще за полкилометра начавших перекликаться с остальными, был вполне отдохнувший.
– О, привет! – заорал Вадим, бросаясь обниматься. – Сколько лет, сколько зим!
– Тебя слишком много, – заметил я. Он, хлопнув себя по лбу, полез в куртку и с откровенным наслаждением достал сложенный вдвое листок блокнота. – Это от Татьяны.
– Как она там? – поинтересовался я осторожно. Вадим положил мне руку на плечо, сочувствующе заглянул в глаза, покачал головой и зашагал дальше.
Присев прямо тут на камень и кивками отвечая на приветствия проходящих мимо ребят, я развернул на колене записку. Несколько строчек, написанных аккуратным почерком Таньки, гласили безапелляционно: «Олег! С момента получения этой записки у тебя три дня! На четвертый захватываю «Большой секрет» и ухожу в неизвестность. Если успеешь – позволю тебе вымолить у меня прощение. Забытая тобой Таня Б.».
– Так… – Я поднял голову и обнаружил стоящего передо мной Джека, подошедшего по своему обыкновению совершенно неслышно. – Иду прямо сейчас, – сообщил я ему, поднимаясь на ноги рывком. Джек посмотрел странно, потом уставился куда-то в сторону, пиная босой ногой траву. – Ты чего? – удивился я, и англичанин вновь взглянул на меня.
– Не ходи, – тихо сказал он. – Сейчас не ходи. Завтра. Или хотя бы сегодня вечером.
– Да что с тобой? – сердито изумился я.
Джек невесело улыбнулся:
– Предчувствие, Олег. Очень нехорошее… Или знаешь что? Давай я пойду с тобой.
– Не сходи с ума! – я хлопнул его по плечу. – В той стороне Лаури с Карди, да и вообще – тут же всего три дня пути, а ниггерами уже две недели, как не пахнет… вернее, пахнет, – поправился я, – но это безвредный запашок. На кой ты мне черт при встрече с Танюшкой? Или, – я улыбнулся, – ты положил глаз на кого-то из наших девчонок?
– Нет, – отрезал Джек. – Послушай, Олег. Если ты мне друг – отложи выход. До вечера. Я очень тебя прошу.
Несколько секунд я размышлял. Потом пожал плечами:
– Ладно. Хорошо. До вечера я как-нибудь вытерплю.
Уже в эту секунду я знал, что обманываю Джека. Пусть успокоится, если его что-то тревожит. Я больше не хочу откладывать встречу даже на час.
* * *
Утром третьего дня, когда вставало солнце, я натягивал сапоги, сидя на плоском валуне у тропинки, нырявшей в густую рощу. Я успел отшагать с той минуты, как проснулся, уже километров десять, да и сейчас остановился только потому, что на тропе появилось полным-полно колючек – идти дальше босиком было просто глупо.
Я рассеянно думал, что уже после полудня увижу море, корабли – и Танюшку, а как же! Думал о том, что предчувствие Джека (а оно меня беспокоило, что греха таить, скреблось где-то в сердце, как мышь в норе!) оказалось пустышкой – и слава богу. Думал о том, что сейчас тепло и солнечно, и это – отличнейшая погода для того, что мне предстоит. И еще кое о чем думал, от чего штаны в паху натянулись сверх всякого разумного предела.
Затянув ремни, я попрыгал на месте и, на ходу поправляя перевязи, вошел в рощу, где могучие красавцы-буки перешептывались друг с другом, несмотря на безветрие. Тропинка здесь была утоптанной, я не мог понять – зверями, людьми или, может быть, урса? От переизбытка кипевшей во мне радости я запел в такт шагам:
Раз, два – левой,
Раз, два – правой,
Вдоль по дороге столбовой!
А то, что дырка в кармане, – так это пустяк,
Главное дело – что живой,
раз, дв…
Я оборвал песню так же резко, как и начал ее. И тихо процедил:
– Джек был прав…
Да, Джек был прав. Так прав, что ему стало бы дурно от своей правоты, потому что впереди на тропку, раздвигая кусты подлеска длинными руками, похожими на лапы пауков, выходили урса. Я мельком оглянулся – сзади никого не было… но бежать едва ли удастся, убьют толлами в спину…
Я посчитал урса взглядом – их было четырнадцать, и они старались максимально широко рассосаться по тропинке. При желании они меня могут обойти, но бесшумно им это не удастся – а там посмотрим.
Я надел перчатку и, пошевелив пальцами, положил руки – крест-накрест – на рукояти клинков. Урса прекратили двигаться – у них ятаганы были в руках. Топоров и ассегаев ни у кого нет – уже хорошо…
– Дайте мне дорогу, – ощущая злое веселье, возвысил голос я, не собираясь выяснять, понимают они меня или нет. – Я сегодня не в настроении драться… но если вы не уступите, то я клянусь – с этой тропки не уйдет живым ни один из вас!
Я верил в то, что говорил. Это главное – верить в победу, даже если в нее верить нельзя. Это почувствуют и враги тоже.
Ага – почувствовали, почувствовали, даже не понимая языка – зашевелились, запереглядывались… Нет, не уйдут, смешно надеяться. Их много, сейчас наберутся смелости, и будет свалка…
…а в таких случаях – свалку надо начинать самому!
– Р-р-рось! – рыкнул я и метнулся вперед, обнажая клинки…
…Первого из урса я убил одним страшным «московским» ударом – сверху вниз, раскроив ему череп, шею и грудь до середины. Пнул влево – вопль! Пригнулся, перехватывая дагой сразу два ятагана, подсек кого-то ногой, рубанул снизу в пах между широко расставленных ног, всадил дагу в мелькнувшее сзади-сбоку тело… Отскочил спиной к кустам, широким ударом – полосой – заставил отступить врагов и, заложив за спину руку с дагой, закрутил «бабочку», быстро оглядывая тропинку.
Один лежал неподвижно. Другой корчился, заливая кровью из распоротого паха тропинку. Третий слабо подергивался – ага, я угадал ему дагой в селезенку… Еще один с трудом вставал – это его я пнул.
Я опустил клинок и принял стойку. Это до первого ранения. Как только меня ранят – их победа станет лишь вопросом времени…
– Р-рось! – Я сделал рывок. Урса отшатнулись, я засмеялся, отскочив обратно и покачивая кончиком палаша. За спиной хрустели кусты – ближе… ближе… ближе… еще…
Поворот! Я выбросил в длинном выпаде палаш и, почувствовав – попал! – отмахнулся дагой, повернулся, подрубил кому-то колено, всадил кончик палаша под челюсть еще одному, рукоятью даги в кулаке свалил следующего, сбил попавшегося плечом, полоснул палашом – прорвался к другой стороне тропинки и снова махнул «бабочкой».
Из кустов полувывалилось длинное неподвижное тело – убит. Еще один полз в сторону, подволакивая ногу и бросив оружие, – ага, а этого я не нокаутировал, поднимается, гад… еще один держится за рассеченное левое плечо. О, а вот и тот, кого я под челюсть, – тоже убит, кажется.
Пятеро готовы, один выведен из строя, еще один легко ранен. А я – даже ни царапины.
Пока неплохо.
Урса не спешили нападать. Они разделились на две группы по трое, а еще двое (один – раненый) держались позади. Я понял, что они собираются делать, и засмеялся снова в их лица – смех рвался из меня, как пули из разрезного ствола аркебузы, смех холодный и беспощадный.
