– Не надо, – выдохнула Танюшка.
Я, по-прежнему не глядя на нее, упрямо продолжал, и она больше не перебивала…
…Проводить необутая выйдешь…
Ты меня никогда не забудешь…
Ты меня никогда не увидишь…
Заслонивши тебя от простуды,
Я подумаю: «Боже всевышний!
Я тебя никогда не забуду,
Я тебя никогда не увижу…»
Не мигая, слезятся от ветра
Безнадежные карие вишни…
Возвращаться – плохая примета!
Я тебя никогда не увижу…
Даже если обратно вернемся
Мы на землю, согласно Хафизу —
Мы, конечно, с тобой разминемся…
Я тебя никогда не увижу.
И окажется так минимально…
Голос у меня вдруг сорвался, но я коротко передохнул и продолжал:
…Наше непониманье с тобою
Перед будущим непониманьем
Двух живых – с пустотой неживою…
И качнутся в бессмысленной выси
Пара фраз, долетевших досюда:
«Я тебя никогда не увижу…»
«Я тебя никогда не забуду…»
[17]
—
и я повторил еще раз:
– Я тебя никогда не увижу. Я тебя никогда не забуду, Тань.
– Олег. – Я оглянулся. Танька стояла, держась высоко поднятой рукой за ствол дуба, губы у нее кривились. – Олег, ну зачем ты это прочел?
– А что – плохо прочел? – Я провел ладонью по щекам. Получилось зло. Танюшка качнулась. – Прости, – попросил я. – Давай еще погуляем.
– А если не прощу? – жестко спросила она. – Если я сейчас скажу: «Больше не подходи ко мне. Никогда». Тогда – что, Олег?
– Я не подойду, – ответил я и, подойдя к ней, уронил в снег меховые краги, взял ее ладони в свои. – Ты рукавицы забыла, – и начал осторожно дышать на них. – Так что, прогонишь?
– Нет… – слабо выдохнула она. – Подними, настынут же…
Я поднял краги и надвинул их на руки Танюшки:
– Хорошо ты меня обшила.
– Мне это было приятно, – призналась она. Я не нашелся, что ответить, да и не очень хотелось отвечать. – А как у тебя волосы отросли, смотри… – Она протянула мою прядь пальцами к моим же губам. Губы у меня против моей воли дрогнули – и Танюшка отдернула пальцы, словно обожглась. – Пойдем еще пройдемся, – как ни в чем не бывало предложила она…
…Мы вышли на то место, откуда был виден морской залив. Сейчас он выглядел пугающе. Вода замерзла почти на расстояние взгляда, только далеко-далеко за этим серебряным полем чернела полоска открытого моря. В лунном свете по льду километрах в трех передвигались несколько черных фигур.
– Мамонты, – сказала Танюшка. – Сколько времени, Олег?
– Пять минут третьего. – В лунном сиянии отлично было видно циферблат. – Ого!
– Пошли обратно, пошли, – заторопилась Танюшка, – нас там уже ищут, наверное…
* * *
Около костра все еще сидели несколько человек, рядом торчали воткнутые в снег лыжи, а по рукам ходило несколько дымящихся котелков. Но в целом шум улегся. Возле подъема к пещере стоял Сергей; увидев нас, он оживился и махнул рукой:
– Я уже и беспокоиться начал… Гуляли?
– Угу, – буркнула Танюшка, снимая лыжи.
Я, занимаясь тем же самым, спросил:
– Наши все тут?
– Не, – мотнул головой Сергей. – Власенкова Ленка с Олегом где-то мотаются тоже. Да ты не беспокойся, ничего с ними не будет.
Я, если честно, и не собирался беспокоиться. А собирался поесть и погреться. Тепло в пещере показалось мне благословением.
Плошки на столе уже не горели. Было уютно и полутемно, очень как-то домашне. Несколько человек – я даже не понял в полутьме, кто именно, – сидели на дальнем конце стола и, тихо разговаривая, «подъедались». Ближе Сморч с Наташкой Бубненковой, устроившись друг против друга, ели «по-настоящему» – наверное, тоже только что вернулись с прогулки. Потрескивали полешки в очаге, Игорек Басаргин, сидя у стены, негромко напевал, подыгрывая себе, – и большинство наших, устроившись кучей, сидя и полулежа на шкурах вокруг, слушали.
Очень тихо, стараясь даже двигаться бесшумно, я разделся и присел, опершись локтем на край стола. Вошедшая следом Танюшка устроилась у меня за спиной и оперлась локтем на плечо…
Епископ, правом от бога данным,
Перстнем-печаткой скрепил решенье:
«Предать распутную девку Анну
Суду святому на очищенье!»
Анна-а-а,
Святая Анна…
За то, что грешною красотою
Мужчин смущала, губила сразу.
Они, увидев чудо такое,
Роняли честь и теряли разум.
Анна-а-а,
Святая Анна…
А в подземелье под магистратом,
Где в клетке держали эту красотку,
Нечистая сила неоднократно
Ломала двери, замки, решетки —
Анна-а-а,
Святая Анна…
Палач этим чарам дурным поддался,
Хоть и молитвы всю ночь шептал он.
Он трижды Анну казнить пытался —
И трижды секира из рук выпадала —
Анна-а-а,
Святая Анна…
И вот жестокий костер пылает —
Но диво дивное видят люди:
Огонь преступницу обнимает,
Целует плечи ее и груди…
Анна-а-а,
Святая Анна…
И застывает высоким храмом,
Где жарче бронзового чекана,
Звонницы, абсиды, арки, рамы…
И губы шепчут: «Святая Анна!»…
[18]
Песня кончилась, Игорь продолжал задумчиво трогать струны. Мы с Танюшкой пересели за стол. Еды еще хватало (правда, мороженого, конечно, не осталось), мы снова нагрузили себе по тарелке из «остатков» – я лично опять был голодный. Наверное, после прогулки, а елось сейчас даже с большим аппетитом, чем вначале. Кроме того, теперь можно было и не спешить, стараясь попробовать все.
– Там так хорошо, снаружи. – Танюшка вздохнула. Я кивнул, жуя кусок ягодного леваша. Хотелось сказать что-нибудь умное, но снаружи появился Санек.
– Во! – удивился он. – Я не понимаю, что вы тут все делаете в новогоднюю ночь?! На воздух, все на воздух, поживей, граждане, а то не успеете!
– Куда не успеем? – поинтересовался кто-то.
– Да потанцевать же! – рявкнул Санек…
…Мороз стал покрепче. Танцевала пока что одна только пара – Игорь Северцев с Кристиной. Оба занимались в Кирсанове бальными танцами и сейчас легко и уверенно кружились около костра. Очень красиво и завораживающе – казалось даже, что на них не меховая одежда, а бальные костюмы. Мы, вывалившись из пещеры толпой, переговаривались и смеялись сперва, а потом застыли и замолкли. Мне даже почудилась на миг музыка вальса – красивая и широкая, как спокойная река…
