– А ты правда не чувствуешь, как пахнут цветы? – тихо спросила Танюшка.
– Я не различаю, как они пахнут. Тань, ты единственный человек, которому я их дарил. Просто потому, что тебе нравятся цветы… Знаешь, Тань, когда тебя нет рядом – я не существую.
СКАЗАНО.
– Ты меня видишь? – спросила Танюшка.
– Нет, – чуть пошевелил я головой.
– Поверни голову, – попросила она.
Я повернул. И поймал ее губы своими. Так получилось, только Танюшка этого и хотела. А я… я не знаю, хотел ли я этого. Я об этом вообще не думал и сказал, когда Танюшка чуть отстранилась, – первое, что пришло в голову:
– Обжегся… А почему мы раньше не целовались?
– Потому что впереди было много времени, – мудро и спокойно ответила она. И добавила: – У тебя губы пахнут морозом. И еще травой. Полынью.
– А у тебя молоком, – прошептал я и сам не заметил, как мы поцеловались опять. – Спасибо, Тань.
– Не за что, мой рыцарь, – отозвалась она. – Давай спать. Может быть, утром будет лето?
– Может быть, – согласился я.
* * *
Проснулся я от того, что ощутил – пора просыпаться; неясно, почему, но отчетливо. Танюшка сопела рядом. Было тепло в мешке, но лицом я, подняв клапан, ощутил резкий холод. Снаружи стояла тишь, но в то же время накатывало на меня какое-то напряжение. На миг мне представились урса – стоят снаружи и рассматривают наши глупо брошенные лыжи. Наши предки верили, что злые духи караулят тех, кто счастлив, чтобы нанести удар, когда человеку хорошо…
Своих часов я не видел, но, кажется, уже начинало светать, а значит – было холоднее всего. Я начал выбираться из спальника. Танька тихо застонала, пробормотала: «Ну куда ты?..» Я ничего не ответил, и она толком не проснулась. Я ощупью нашарил палаш и дагу. Попался под руку наган, но я не был уверен, что он сработает на таком морозе. Кое-как развернувшись в тесной темной норе, я собрался и толчком выбросил наружу закрывавший вход блок.
В меня вонзились два ножа. Один – в глаза: ослепительно-алым утренним сиянием полыхали снега. Второй – в легкие: ледяной воздух вошел внутрь, как безжалостный, остро заточенный гвоздь. Окажись вокруг урса – я был бы убит на месте. Меня парализовало.
Урса снаружи не было. Но и пустоты не было тоже.
Около наших лыж – всего в трех шагах от меня – как-то по-звериному и в то же время очень ловко-пластично сидел на корточках, упираясь левой рукой в снег, мальчишка немного помладше меня. Чуть шевелился мех на отброшенном на плечи широком капюшоне куртки. На длинных каштановых волосах серебрился иней. С узкого, смуглого от ветра и мороза, правильного лица прямо на меня смотрели большие голубые глаза. За левым плечом поднималась рукоять меча-бастарда. Широкие – шире наших – лыжи и хорошо увязанный вещевой мешок лежали возле наших лыж.
Взвихрился сухой пылью снег – мальчишка кувыркнулся назад, выхватывая меч и вскакивая на ноги; все это – одновременно. Я тоже рванулся наружу и сразу вбок, рывками отбрасывая в стороны ножны с клинков. И мое, и его движения были скорей рефлекторными, но уже в следующий миг в морозном воздухе звонко пропела столкнувшаяся сталь, брызнули бледные солнечные искры. Второй удар! Третий! Я даже не понимал, почему деремся, – просто отбивал и наносил удары, стараясь не поскользнуться. Голубоглазый ловко и быстро крутил тяжелым мечом. Краем глаза я заметил Танюшку – она выбралась наружу тоже и – умница! – не отвлекала меня криками, а стояла на колене возле нашей норы, держа наготове аркебузу. Мой противник это тоже видел – старался быть за мной, как за щитом – и пока ему это удавалось. Но я видел и другое – он как-то сразу устал и два или три раза вместо ответной атаки на отбитую мою просто отскакивал и переводил дух, даже опуская меч. Я мог бы его достать – уж один раз такой был точно! – вот только внезапно мне расхотелось его убивать. Поэтому второй раз, когда он неудачно отшагнул, тяжело дыша, я бросился вперед, складываясь пополам, резко распрямился, ударом спины снизу вышиб из рук меч – бастард улетел далеко в сторону, с хрустом вонзился в плотный снег. Тот же удар опрокинул мальчишку на спину, и я пресек его попытку вскочить легким толчком палаша в горло. В первый миг мне показалось – сейчас он рванется на палаш, накалываясь сам… но в следующий миг он обмяк, на секунду прикрыл глаза, устало вздохнул. Потом вновь поднял ресницы, скривил темные, в трещинах губы и сказал по-английски – быстро, но я понял:
– Ты бы не так быстро свалил меня с ног, если бы я последний месяц ел досыта…
– Я бы и вовсе не стал тебя трогать, не бросься ты на меня с мечом, – тщательно подбирая слова, возразил я.
Подошла Танюшка, настороженно держа наготове аркебузу. Встала рядом, глядя сверху вниз.
– Я хожу осторожно, – усмехнулся мальчишка, легко переходя на правильный русский. – Не ломай язык, я знаю по-вашему… Ты меня убьешь или дашь встать? Если убьешь, то давай быстрей, холодно лежать.
– Олег, не трогай его, – попросила Татьяна. Я посмотрел на нее, улыбнулся и, получив улыбку в ответ, убрал клинок.
– Вставай.
Я видел, что мальчишка хотел вскочить прыжком… но только напрягся, а потом тяжело поднялся, помогая себе рукой, упертой в колено. И только теперь я заметил, что он худой – нехорошо худой, не худощавый, а именно худой – и одежда болтается на теле. Но, встав на ноги, он улыбнулся спокойно и с достоинством.
– Значит, тебя зовут Олег, – уточнил он, и в глазах у него не было страха или даже досады. – Меня зовут Джек Сойер, а еще называют Путешественник. Я англичанин. А как зовут твою девушку, Олег?
Мы переглянулись, и я почувствовал, что невольно улыбаюсь. Танюшка осталась внешне спокойной, но глаза – глаза ее сияли, как два изумруда, через которые пропустили свет.
Я повернулся к Джеку:
– Мою девушку зовут Таня, англичанин.
* * *
Путешественник Джек оказался действительно голодным. Когда мы развели костер и выложили припасы, он с трудом смог отвести от них взгляд. Но вежливо помедлил, прежде чем приняться за еду – и вот тут удержаться уже не смог, начал мести так, что Танюшка округлила глаза и пододвинула ему половину своей порции (а я подсунул половину своей для нее). Ни разу в жизни – даже здесь – мы не видели по-настоящему голодного человека и прямо как-то оробели, если честно.
– Я ем, как свинья, простите. – Джек оторвался от еды и заставил себя протянуть руки к огню, весело плясавшему на настиле из толстых сучьев за снежными блоками. – Но я за последний месяц ел всего четыре или пять раз. Ни разу – досыта. У меня давным-давно не было такой скверной зимы. – И он засмеялся, как будто речь шла о чем-то забавном.
– Давным-давно? – переспросил я. – Сколько же ты здесь?
– Порядком, – ответил Джек.
– И ты что – один?
– Сейчас – да…
Кажется, ему не очень нравились мои вопросы. Но Танюшка вдруг попросила:
