– Ты знаешь, Олег, – нет.
* * *
Чертовски интересно, оказывается, идти навстречу весне. Это странное ощущение, плохо передаваемое. Совсем не то, что ждать весны на месте; похоже на убыстренный просмотр кинопленки. Если сидеть сиднем, то все изменения происходят, как правило (или это только так кажется?), ночью. А в движении… Наверное, никогда не забуду, как мы переправились вброд через какую-то речушку, перевалили холм и увидели цветущие вишни! На том берегу реки дикие вишни тоже росли, но и не думали цвести, а тут – нате! Это было так здорово! Девчонки просто онемели, да и мы хлопали глазами…
Природа тоже менялась. Березы, ели, осины остались где-то позади. Дубов стало меньше, сосен тоже, но появились кипарисы, олеандры и оливы – интересные деревья с уже пробившейся серебристой листвой… С каждым днем теплело, а когда мы обошли с запада Родопы и спустились в долину Вардара (Танюшка комментировала каждый день словно по хорошей карте) – теплеть стало уже с каждым часом.
В конце апреля мы вышли к большому камню недалеко от говорливого ручья. Сергей удовлетворенно хмыкнул и подмигнул Бассу:
– Помнишь? – Тот кивнул, и Сергей указал мне на камень. – Могила, – на камне в самом деле были выбиты четкие строчки греческого алфавита с датами. – Вот тут мы встретили Франсуа Жюссо. Он со своими живет в двадцати километрах к югу. Приглашал в гости.
– Ну так и пойдем к нему! – подал голос Андрей Соколов. – Чего стоять-то? Вон какая погода-природа классная!
– Вообще-то правда, пошли, – махнул я рукой. – Отшагаем до вечера…
Сам я задержался. Не знаю – почему. Мне только на миг показалось, что непонятно, но ощутимо-увесисто потяжелел палаш… а потом – просто выскользнул серебряной змеей мне под ноги! И когда портупея успела съехать? Да и вообще – раньше он не выскальзывал, даже если перевернуть ножны и тряхнуть…
Я наклонился… и медленно выпрямился.
Тропинка тут была, хотя и не очень заметная. Достаточно отчетливая… И клинок лежал поперек этой тропинки, пересекая ее, словно диковинный шлагбаум.
Прямо передо мной. У моих ног, обутых сейчас в легкие немецкие туфли – я вылез из сапог от жары.
Как запрет идти дальше.
Я никогда не был суеверным. И все-таки подобрал клинок не сразу.
* * *
Здешние долины походили на глубокие зеленые чаши. Вот примерно в такую чашу вдоль бегучего ручья мы и начали спускаться – в тот самый момент, когда на краю этой чаши – напротив – появились урса. Не меньше полусотни, плотной группкой – впечатление было такое, что вышли они именно на нас, а не просто так.
– Девчонки, назад, на гребень! – заорал я, обнажая клинки. – Все к бою! Рось!
Это было уже на уровне рефлексов – увидев врага, тут же атаковать. Мы посыпались вниз, не пытаясь тормозить, с ходу перемахивая через камни, трещины и кусты. Урса бежали навстречу…
– Рось! – В бешеном прыжке я взлетел с камня и обеими ногами с лету врезал в выставленный щит оказавшегося передо мной и чуть ниже урса – его буквально швырнуло наземь, а я удержался на ногах. – Рось! – скользнув под щит и занесенный ассегай, я рубанул еще одного снизу вверх в пах. – Рось! – отбросив его плечом, полоснул по ключице не успевшего закрыться другого…
Мимо пролетел Арнис – прямо над окаменевшим урса, в кувырке вогнав ему топор между лопаток, подсечкой в приседе сбил еще одного…
Камень упруго вывернулся у меня из-под ноги, словно живой, и я полетел наземь. Не выпустил оружия и вовремя отклонил голову – квадратное лезвие с визгом высекло искры из гранита у моего виска. Крутнулся вновь – топор урса грянул по камню на месте моей груди. Урса занес оружие еще раз, но брошенный Олегом Фирсовым нож угодил ему точно в горло. Выкатив глаза, урса упал куда-то вниз, а я вскочил как раз вовремя для того, чтобы перехватить палашом рубящий удар ятагана в плечо Сашки. Он тут же уложил нападавшего бросковым ударом кистеня.
– Не давайте им уходить! – крикнул я. – Не давайте им отрываться!
Мимо прокатился по камням ругающийся Сморч – некогда было посмотреть, что с ним. Кто-то из урса уже пытался бежать, за ними гнались, но передо мною выросла пернатая маска. Урса был вооружен двумя топорами, с гулом вращавшимися в его длинных руках.
Я отступил на несколько шагов назад перед этим веером, рождавшим настоящий ветер. А следующим моим движением стал молниеносный нырок с кувырком вниз-вперед. Топор прогудел где-то возле уха… но я уже вогнал палаш до рукояти в мелькнувший черный бок и вырвал его вместе с фонтаном крови – есть! Урса еще пытался стоять на ногах, когда я косым ударом отсек ему правую руку с частью плеча.
Схватка кончалась. Еще мелькали и лязгали клинки, но в общем и целом все уже было ясно. Я наклонился, чтобы вытереть палаш о густую высокую траву.
* * *
Танюшки почему-то нигде не было, хотя я очень старался ее найти.
На валуне Кристина бинтовала вытянутую правую руку Андрюшке Соколову, ловко орудуя окровавленными пальцами. Андрей смотрел в сторону и морщился, а Кристина что-то успокаивающе болтала о скрепках, швах и прочем, чего у нее нет под рукой, а жаль, и т. д.
– Где Танька? – спросил я, чувствуя, как плохо слушается язык. Получилось: «Э ака?» Кристина, впрочем, поняла и только помотала головой. Неподалеку Колька и Арнис держали за плечи Сморча, а Олька, присев перед ними на корточки, просила его не материться, а то белки с деревьев осыпаются, – в ноге у Игоря, над коленом, торчала толла, и Ольга готовилась ее извлечь. – Где Танька, ребята? – поинтересовался я. В ответ Сморч зарядил в меня трехэтажным, и Арнис локтем придержал ему голову, что-то сказав по-литовски.
– Не видали, Олежка, – ответила Оля. – Держите его, ребята, как следует.
Мне надо было спросить, нет ли убитых. Я обязан был это сделать.
Но я искал Таню.
Несколько убитых урса лежали там, где мы спустились с холма. Я прошел мимо, и стало тихо – холм отрезал звуки начисто.
Тут бушевала весна. Пахло тимьяном и миртом, яркая зелень кустов контрастными мазками расписывала алые гранитные склоны. От земли шел жар, и белое горячее небо лежало на холмах – словно нарисованных в нем слишком старательным начинающим художником. Я видел, как внизу, вдоль речушки, продирается семья кабанов, как над кипарисами на склоне холма напротив парят и перекликаются два орла.
Знаете, когда начинаешь понимать и ценить такое? Когда понимаешь, что в очередной раз остался жив. И что это – немало.
Я положил все еще испятнанное кровавыми подтеками лезвие палаша на плоскую верхушку одного из валунов. На клинке остались мелкие щербины – от ударов о черную сталь урса. Меня пробрала дрожь, с которой ничего не получалось сделать, – она настигала меня перед боем и после него, как холод настигает человека, выскочившего на мороз легко одетым. Может быть, у меня слишком развитое воображение, но я помнил каждую щербину и каждый удар, оставивший ее.
