– Боишься, глупый? – шепнула она, но не обидно совсем, не насмешливо.
– Я не знаю, Тань. – Я смотрел ей в глаза, похожие на воду лесных озер, глубокую и загадочную. – Нет… боюсь. Я боюсь что-то сделать не так… ну… тебе что-то сделать.
– Эх ты. – И она прижалась ко мне просто и естественно, так, что у меня словно рухнул с плеч огромный груз. – Что ты мне можешь сделать не так? – прошептала она, щекоча этим шепотом мне щеку. – Что ты можешь сделать не так, если я тебя люблю?
– Та… ня… – задохнулся я. Мои руки блуждали по ее телу и – словно сами собой – раздернули ремень джинсов.
– Погоди, Олег. – Она засмеялась. – Кроссовки, мы же так запутаемся…
– Тань, со мной сейчас случится большая неприятность, – простонал я. Танюшка опять засмеялась и, присев на камень, нагнулась – расшнуровать кроссовки. Я, прыгая на одной ноге, сражался со своей обувью и носками – все это превратилось в моих злейших врагов. Таня уже стояла босиком и, смеясь над моими усилиями, спускала джинсы. Потом переступила, выходя из них, оставшихся лежать на земле «восьмеркой». А земля в самом деле была теплая, почти горячая, я ощущал это.
– Знаешь, – сказала Танюшка, – меня в сознательном возрасте еще никто не видел голой. Я даже во всякие там «игрушки» с мальчишками не играла…
– А я, Тань… – Я облизнул верхнюю губу, но она шагнула ко мне – легко, плавно – и сказала:
– Это не важно. Ты все равно мой парень. – И мы опять начали целоваться, а когда смогли оторваться от этого занятия, я отстранился:
– Погоди, Тань, сейчас, – и быстро стащил штаны – в них, спортивных, была резинка, не возиться с «молнией» или пуговицами – оставшись в спортивных трусах. – Вот… почти все.
Наверное, это прозвучало немного глупо. Но это и в самом деле было «почти все», и мы снова обнялись, плохо понимая, куда попадаем губами и руками – весь мир звенел и сиял вокруг, глуша и стирая обычные звуки и краски. Я немного очнулся, когда мои руки – пальцы – попали в упругие шелковистые завитки волос, и я даже качнулся назад, но Таня подалась вверх, выныривая из остатков одежды; одновременно ее ладони – я вздрогнул – скользнули вниз по моей спине, а шепот толкнулся в ухо:
– Да раздевайся же наконец, Олежка…
Мы попятились на меня, и я, ощутив спиной теплый камень, вжался в него, на миг представив каким-то краешком мозга (оставшимся холодным) то, что сейчас может увидеть сторонний наблюдатель – залитая полуденной жарой каменная чаша в окружении увенчанных кипарисами холмов, а в ней, в центре весеннего мира – ласкающие друг друга обнаженные мальчик и девочка посреди разбросанных одежды и оружия, испачканного чужой кровью.
– Как дальше, Тань?.. – сбивчиво спросил я.
– Я… сейчас лягу… на спину… – прошептала она. – Наверное, так…
– Подожди, Тань… я так не смогу… я же тяжелый… – Она засмеялась (щекотно!) и толкнула меня куда-то вбок и вниз, к одурело пахнущей земле, на что-то мягкое – кажется, на мох. Солнце хлынуло мне в глаза, и я, прижмурив их, видел только сияющий силуэт над собой – будто сгустившийся свет… Пахло горячей землей, мохом и камнем и еще чем-то, чему я не мог отыскать названия – и не хотел его искать. Потом меня пронзило непередаваемое, ни с чем не сравнимое наслаждение, от которого мое тело выгнуло – броском! – вверх, и я услышал, как застонала Танюшка, вскрикнула… но тут же низким тоном засмеялась.
– Тебе… больно? – встревожился я, ощущая, как движется ее тело, и сам двигаясь в такт. – Я… что-то… не так?..
– Да я все сделала сама. – Голос у нее был странный, ладони крепко уперлись в мой живот. – И все… хо-ро-шо-о… – Она вновь застонала – длинно, с каким-то восторгом. – Хо-ро-шо-о… О-лег… оооохххх…
Да, теперь и я ощущал полностью, что это – хорошо. Мои руки наконец-то нашли себе место – я положил ладони на раздвинутые бедра Танюшки и хотел сказать, что мне и правда хорошо, но вместо слов у меня непроизвольно тоже вырвался стон – долгий и неожиданный, я не смог его удержать. Девчонка нагнулась – я этого не увидел, солнце мешало, но около губ ощутил ее грудь…
…Плохо помню, что я делал дальше. Наверное – делал не очень умело. Да не «наверное» – «наверняка», конечно. Но в тот момент, когда мы с Танюшкой – одновременно! – достигли уже какой-то запредельной точки наслаждения, когда мы закричали – вот в этот миг я понял, что мы никогда не умрем. Нельзя умереть в мире, где возможно такое чудо…
…Танюшка лежала чуть сбоку от меня – нога поперек моих раскинутых ног, рука – у меня на груди. Мы оба громко дышали и были мокрыми, как из ванны. Наслаждение откатывалось прочь, но после него оставалась не пустота (как после – ну, того, с самим собой), а чувство глубокой удовлетворенности. Таня посмотрела на меня сквозь шторку спутанных волос, подняв голову с моего плеча, – и засмеялась:
– Я думала, что умру!
– Я сделал тебе больно, – виновато сказал я.
Таня загадочно засмеялась:
– Да нет, это… там другое. В конце я думала – сейчас задохнусь… и это будет самая лучшая смерть, которую только можно пожелать.
– Нас уже ищут, наверное. – Я приподнялся на локте, но Танюшка нажала мне на грудь:
– Да пусть ищут…
– Тань, у тебя что, кровь?! – Это я умел заметить, но она снова пресекла мою попытку вскочить, немного сердито сказав:
– Да все как надо! Ну… так положено, глупый.
– А… да. – Я почувствовал, что краснею. Теория-теория, как же ты меня подводишь… Танька, паразитка, щелкнула меня в нос и хихикнула. Но тут же сказала серьезно-задумчиво:
– А там у нас этого еще долго не было бы, Олег.
– Там… – Я откинул свободную руку. – Там нас не могли убить, и я ложился спать уверенным, что утром тебя снова увижу…
– А ты хотел меня увидеть? – спросила Танюшка.
– Да.
– Ты меня любил там?
– Я не понимал этого, Тань, – признался я. – Просто – не понимал.
– Давай тогда еще раз. – Она легла на бок и подперла голову ладонью. – У тебя получится?
– Вполне, – улыбнулся я, тоже поворачиваясь к ней лицом. – Только подожди. Вот. Послушай.
Я закрыл глаза и заговорил…
Чашу из лунного серебра
У околицы дева мне подала.
Сказала: «Да будет от бед броней
Моя любовь, что вечно с тобой.
Но если в далекой чужой земле,
Мой милый, забудешь ты обо мне,
Вода, что ты пил, что сладка, как мед,
Пусть станет ядом, тебя убьет…»
…Шли дни и за днями – другие дни.
Я шел вместе с ними и понял – брони
Надежней, чем милой любовь моей,
Мне не носить до скончания дней.
Но вот в шумной, жаркой южной стране
Вельможи дочь знатного глянулась мне.
