– Я скоро семь лет здесь, – весело ответил я, и, похоже, это веселье ее оскорбило.
– Парни из Европы – это что-то непостижимое, – сказала она. – А русские – самые безумные изо всех… Покажи палаш.
Я поддел гарду пальцем и, перекинув палаш на ладони рукоятью влево, протянул девчонке.
– Не боишься? – спросила она. – Ты подал его так, что не можешь быстро схватить и ударить… о!
Палаш в моей левой руке замер точно перед ее носом, острием в луну.
– Я правша, – спокойно объяснил я, – но и левой умею владеть…
Сандра крутнулась на пятках и метнулась прочь. Я еще какое-то время пытался продолжать упражнение с клинком, потом засмеялся, плюнул, не поймал палаш ножнами, плюнул снова. Повернулся, пошел к лагерю, чтобы хоть часок поспать – и нос к носу столкнулся с Танюшкой.
– Тань? – чуть удивился я, и ее корда наискось прижалась к моей шее слева. Глаза у Танюшки были бешеные.
– Я тебе сейчас горло перережу, – тихо сказала он. – Что вы там обсуждали с этой ккккккккорррровой?! Быстро отвечай!
– Режь, – сказал я, чувствуя с каким-то непонятным наслаждением, как бритвенной остроты клинок надсекает самой своей тяжестью кожу, и щекочущая струйка крови тонко побежала по шее.
– Она уговаривала тебя остаться?!
– А? – до меня дошло, что Танюшка права. – Да, пожалуй…
– И?! – верхняя губа Танюшки приподнялась.
– Я согласился, – пожал я плечами. Глаза Танюшки полыхнули, и я на миг пережил свою смерть. Потом клинок откачнулся, и девчонка облегченно вздохнула, проведя рукой по глазам:
– Издеваешься… Ой, я тебя порезала!
– Да, вот странно, правда? – иронично спросил я и напрягся: – Ого! – Язычок Танюшки прошелся по шее снизу вверх. – У тебя задатки вампира… Носферату, помнишь, нам рассказывали? – Ее язык крался выше, выше и оказался в углу моих губ. Требовательно отвердел. – Я думал, мне удастся поспать еще хоть час… – Голос у меня сорвался, потому что побоялся прикусить Танькин язык.
– Прости. – Она отстранилась. – Я ревнивая дура… Это у меня с тех пор, как ты пропадал, а в небе светило черное солнце… как гаснущий уголек… Я не могу потерять тебя, Олег… не хочу… не сейчас… не так…
Она задыхалась, и я увидел на ее глазах настоящие слезы.
– Что я без тебя, Таня? – тихо спросил я.
– Слышишь? – Она улыбалась сквозь эти слезы. – Наши поют… Значит, все правильно, да, Олег?
Со стороны лагеря неслось хоровое:
– Ничего на свете лучше нету,
Чем бродить друзьям по белу свету!
Тем, кто дружен, не страшны тревоги —
Нам любые дороги дороги!
Наш ковер – цветочная поляна,
Наши стены – сосны-великаны,
Наша крыша – небо голубое,
Наше счастье – жить такой судьбою!
[9]
А чуть подальше откликались по-английски ребята Нэда:
– Если ты и смел
и честен —
руку, друг, тебе мы
подаем.
Встанем, как один —
все вместе!
Будь уверен в нас —
не подведем!
Нам, дружище, пора
в бой – во имя добра!
Знай – повсюду друзья с тобой!
Смелее в бой!
[10]
– Значит, все правильно, Тань, – отозвался я, увлекая ее на колющий кожу острый прибрежный кустарник, хрустко промявшийся под нашими телами…
Вышедшая в зенит луна холодно смотрела на лежащих среди измятых веток обнаженных мальчика и девочку, все еще обнимавших друг друга. Наконец, мальчик, продолжая ласкать свою подружку, со стоном подался чуть назад и в сторону. Девчонку сотрясла тягучая, сладостная судорога, она сдвинулась следом за пареньком, стараясь удержать в себе то, что доставляло такое наслаждение, но потом со вздохом повалилась на спину. По ее лицу блуждала потерянная улыбка. Мальчик нагнул голову и принялся ловить губами ее сосок. Лицо у него было сонным и усталым, но счастливым.
Неподалеку печально и негромко, но очень ясно гудела волынка, выводя в чьих-то умелых руках мелодию, прозрачную, как эта лунная ночь. Многим, кажется, не спалось…
– Может быть, мы опять лезем не в свое дело? – тихо спросил я, осторожно, нежно лаская пальцами плечо и шею Танюшки.
– Поспи, – она не ответила на мой вопрос, – у тебя еще есть время. Я разбужу, когда надо будет грузиться.
Я вздохнул, устраиваясь удобнее и уже уплывая куда-то в звонкую тишину. В самом деле, почему бы не поспать? Танюшкины пальцы гладили мои волосы, но не как в любовной игре… а я вдруг вспомнил почему-то маму, хотя она никогда не гладила меня по голове… расчесывала прядь к пряди мои жесткие, спутанные волосы, темные от природы, но давно выгоревшие до цвета старой меди – так прочно, что даже зимы не могли вернуть им прежнего цвета.
– Солнце за море ушло —
спа-а-ать… —
успел я услышать голос Танюшки, прежде чем заснул совсем…
Таня не спала. Она продолжала поглаживать волосы Олега, стараясь больше ничем не шевелить даже легонько, чтобы невзначай не разбудить его. Олег ровно, тихо и сильно дышал, и от луны лежали на его скулах черные полукружья теней ресниц. Он спал так доверчиво, беззащитно, полностью положившись на нее, что у Тани от нежности перехватило горло.
– Он вернется живым, – Танюшка подняла глаза к диску луны. – Он вернется живым, слышишь?!
Олег завозился.
И через секунду на берегу затрубил рог.
* * *
На драккаре мне удалось поспать как следует. Я просто-напросто растянулся на корме, натянул на голову кожаную покрышку и отключился без снов и ощущений.
Когда я проснулся, было заполдень. Драккар двигался ходко, солнце пекло, во сне я вспотел.
Все, кроме смены гребцов, спали тоже. Хотя – нет, не все. Нэд сидел на корме, а Джек – прочно держал кормовое весло. Они негромко разговаривали. Совершенно спокойно, как и положено разговаривать старым друзьям. Если не считать, что маску Нэд носит, потому что Джек когда-то снес ему часть нижней челюсти.
– Добрый день, – я сел. – Что у нас за бортом?
– Вода, – отозвался Джек, передавая весло Нэду. Ловко вскочив на борт, он неспешно перебрался на нос и устроился там, возле самой головы, а я поднялся на корму. Нэд отстраненно посмотрел на меня, небрежно опираясь на резную рукоять.
– Выспался? – неожиданно спросил он.
– Ты сумеешь провести драккар по мелям? – вместо ответа спросил я.
Нэд наклонил голову, чуть переложил весло и сильным голосом затянул:
