Однако вставать и правда было пора. Пружинисто потянувшись и достав противоположные стенки пальцами рук и ног, Генка улыбнулся в потолок, разглядывая крест светящихся панелей, и со вздохом закинул ладони под голову. Повысив голос, запросил:
– Метеорология, как обстановка?
– В комплексе без изменений, – отозвался мелодичный голос справочного. – Снаружи утро, минус тридцать градусов по Цельсию, ветрено. Ожидается пылевая буря.
Было 7.00, а значит, завтрак ждал на столе. Интересно, пришел ли отец, подумал Генка и, встав прыжком, потянулся снова, потом резко нагнулся за гантелями. Судя по шуму, отец был в душе. А мама, наверное, все еще спала. Где Машка, и спрашивать не стоило, она ни за что не встанет раньше половины восьмого, если только ее не разбудит мама, да и тогда Машка ухитряется прятаться в кровати, словно суслик в норе. В результате, она всегда просыпает, а потом мчится на занятия, как солнечный призрак. Такой же красивый, неуловимый и опасный в своей стремительности.
За большим окном ронял листву осенний лес. Красивый такой, с вьющейся между ясеней тропкой и алыми кустами терновника, с голубым небом между крон… Жаль, что голография. Нет на Луне-11 лесов, если не считать здоровенного парка. Но он под куполом, а это немного не то. Нет, там воздух, ветер, «солнце» – все, как настоящее.
Но «как» настоящее – это все-таки не настоящее.
Генка очень любил свою планету. Нет, это правда было так – и красные пески-барханы, и черные скалы, и фиолетовое небо с ослепительным кружком класса F2, Зрачком. И бури любил, и все вообще. Он полюбил Луну-11 сразу, как только прилетел сюда, первой верной и глубокой любовью…
…но этот пейзаж не менял почти никогда.
Луну-11 открыли два года назад, сразу после того, как рухнула Зона – и почти тут же, в числе первых, на нее прилетели Никишовы. На Луне оказались гигантские залежи минерала лопарита – сырья для добычи тантала и ниобия, поэтому на планете была (и есть, и будет) нужда в инженерах, а Никишовы и были инженеры, только он – проходческих машин, а она – глубинной разведки.
Короче говоря, Луна-11 – не какое-нибудь там захолустье. Тут два грузовых и пассажирский космопорты, которые никогда не пустуют. Но туристов не бывает. Луна – не планета. Десять процентов кислорода в атмосфере, высокая радиоактивность, ужасающие ветры и почти ноль фауны-флоры.
Поэтому весь родной город Генки – Красный Порт – лежал под землей, выставив на поверхность лишь терминалы портов да парк под мощным защитным куполом. Луна-11 была немногим меньше Земли, но город – Город, как его еще называли – тут был только один, и жил он, подчиненный добыче лопарита. Подземные шахты и коридоры по площади были уже больше самого Красного Порта, и хватит их еще на века, точных цифр Генка не помнил, хотя они это учили.
Нельзя было сказать, что у колонистов легкая жизнь. Если мерить жалованьем – оно было просто огромным, так как шло сразу по дюжине статей от нескольких ведомств. Но бесплатных товаров и услуг, которые недавно начали появляться в метрополии, тут не было. Техническое обслуживание, впрочем, на уровне, это признавали все. Генка вспомнил, как в прошлом году на Надежде тамошние пацаны кулаки сгрызли от зависти, когда узнали, что на Одиннадцатой в каждой квартире полный набор бытовых автоматов. Зато на Надежде нет вспышек радиации и такой тяжеленной работы у взрослых. Отец Генки после шестичасовой смены спал полсуток, и еще часов шесть к нему лучше было не подходить… Ну и развлечений на Одиннадцатой было поменьше, чем на планетных колониях, что уж говорить о метрополии… Было даже искусственное море. А вот домашнего зверька не заведешь – не выжить ему в бронированных коридорах с оптимальной температурой, влажностью и искусственным (пусть и совсем солнечным по научному спектру) светом. Поэтому вот кому на самом деле завидовал Генка, так это мальчишкам, у которых жили собаки, кошки, лошади, коровы, да кто угодно, хоть хомяк на жердочке!!! Генка и на хомяка согласился бы.
И все-таки он хотел работать тем же и там же, где и отец. В будущем году мальчишка собирался лететь учиться на Землю. Вообще ему нравилось многое – история очень нравилась, и нравилось пилотировать самолеты, а иногда хотелось стать воздушным десантником. Но всякий раз, когда школьники посещали шахты, все эти желания разом отступали…
Никишов-старший работал на «мыши» – горном проходчике. Тот и правда походил на большеголовую, короткотелую мышь с большим длинным хвостом. «Глаз» – блистер кабины оператора. «Рот» всегда открыт, «верхняя челюсть» его – плазмотрон, короткобойный, но мощный, он выжигает лопарит, превращая его в расплав вместе с породой, и эта масса течет в «нижнюю челюсть» – хобот, по которому расплав подается в составленный из автономных вагонеток «хвост». «Мышь» ползет себе на двух парах гусениц, бесконечно и неспешно выжигая перед собой туннель. Едва заполняется охлаждаемая автоматически подающимся жидким азотом вагонетка, как она тут же отцепляется и едет на завод, который тут же, в шахте. Там параллелепипеды расплава вновь идут в печи, и уже готовые слитки металла загружаются в очередной балкер в одном из грузовых портов. И – вперед, к звездам! Почти все мальчишки хотели работать именно на проходчиках, но на практике меньше чем у половины получается выдержать хотя бы треть взрослой смены – тяжело. «Мышь» управляется мускулопультами, ты сидишь в тяжелом скафандре голый и почти ничем не можешь шевелить, кроме рук, а жара от плазмотрона такая, что печет даже сквозь блистер и скафандр. У Генки получалось – он был не то чтобы сильный, но выносливый, это признавали все. Недаром в пионерских походах он всегда ходил разведчиком и мало кто мог его «перепрыгать» на теннисном корте.
Квартира Никишовых – большая, пять комнат – располагалась на втором жилом ярусе, 17-я линия, № 85. А в этой квартире одна из комнат находилась в полном распоряжении мальчишки со всем барахлом – от мощного компьютера «регина» до древних, еще бумажных, книжек Александра Афанасьева, которые Генка чохом купил в букинистическом на Земле.
Середина мая второго года Экспансии – даже на календарь смотреть не нужно. Сегодня в школе Генке нужно было читать доклад о Третьей Мировой. Он неожиданно вспомнил об этом именно сейчас и понял, почему такое хорошее настроение. Генка неделю готовился к этому докладу, на который сам напросился, – готовился тщательно, даже можно сказать – любовно. Диск с докладом лежал на столе.
Именно поэтому Генка настроил побудку на упоминание о схватке.
* * *
17-я линия в этот час принадлежала спешащим на рейсовик школьникам. Улицы на Одиннадцатой были почти настоящие – если не поднимать голову к потолку и не обращать внимания на одинаковый в любое время суток свет.
Почти около двери Генку поджидали Алька Хотько и Богдан Равиков. Если Алька была одета почти так же, как сам Генка (в смысле – сапоги, джинсы, тонкая ветровка, только на девчонке – защитная пионерская, а на мальчишке оранжевая, в цвет комбинезона проходчиков, галстуки), то Богдан оказался в своем репертуаре. Затылок и виски выбриты, волосы надо лбом торчат семью прядями, зафиксированными лаками всех цветов радуги; брюки – одна штанина джинсовая, вторая – из металлизированного вельвета – обрезаны выше колен, наколенники – белый и черный – украшены шипами; на груди майки – герб Империи, только Хадарнави копьем поражает не демона, а недоуменного сома… Даже сапоги не как у людей – носы сверху обрезаны, и торчащие пальцы покрашены по ногтям черным лаком. Маечку его Генка раньше не видел и не мог сказать, что она ему понравилась – Генка не любил шуток над символикой. В такие минуты он искренне жалел, что на Одиннадцатой нет обязательной школьной формы. И еще временами удивлялся, что этот придурок – его лучший друг…
