Казалось, он готов был тащить Антона с собой прямо сейчас. Даже за рукав хватал.
– Я… – начал Антон, но Юрка его перебил:
– А давай лучше мы сюда придем, если ты отсюда не хочешь уходить! Тут лагерем встанем, все равно же расчищать собирались! А?!
На миг Антон вспыхнул от злости. Тут его близкие погибли, а они хотят… но уже в следующий миг понял, что – странно! – это будет правильно.
Нельзя, чтобы наш мир полнился кладбищами. Нельзя охранять бесконечно руины и населять их своей памятью. Пусть будет костер. И мальчишки из столицы. И голоса. И песни. Пусть будут!!! Антон яростно стиснул зубы. Хотели, чтобы – так?! Чтобы кладбище?! Чтобы я сидел тут и изводил себя тоской и болью?! Не будет так!!! Не будет!!! Не дам и не позволю!!! Иначе получится, что они все-таки победили. Хотя бы здесь.
– Давай, веди своих, – решительно сказал Антон, вставая. – Тыщу лет не сидел у костра. Я ведь тоже… – он высвободил наружу два языка алого пламени.
– Ухххх!!! – Юрка прямо-таки обомлел и даже руку протянул – коснуться. Но огляделся и как-то немного притих. – А твой отряд, он… он тут? – понизил голос мальчик.
Антон кивнул. И на миг снова опустил глаза. Но только на миг. Потому что Юрка сделал очень странную вещь.
Юрка запел. И его голос – звонкий и ясный, как приказ перед боем, полетел в небо над руинами, оживляя их…
Горит закат вечерний, большой, как знамя,
И звезды невесомо встают над нами.
Они, изведав счастье и боль изведав,
Глядят глазами наших отцов и дедов.
На бруствере окопа солдат споткнется,
И сразу же над полем звезда зажжется,
Она взойдет над миром светло и строго,
По ней усталый путник найдет дорогу.
А мы шагаем дальше, мы есть, мы будем —
Дано такое право траве и людям.
И каждый, кто кончает свой путь бессонный,
Становится посмертно звездой высокой.
Горит закат вечерний, большой, как знамя,
И звезды невесомо встают над нами.
Глядят, благословляя, плывут, алея,
И оттого на свете нам жить светлее
[31]
.
Антон изумленно смотрел на мальчишку. А тот неожиданно смутился – как смущаются такие мальчишки, когда делают что-то «немужское», – например, поют, – недостойное будущего воина… но к чему лежит душа. Это потом они понимают, что свою душу надо слушать внимательно. А в таком возрасте они просто стараются быть похожими на настоящих мужчин. И искренне верят, что мужчины не плачут…
…Антон повесил сброшенную куртку на торчащий прут арматуры. Закатал рукава. Посмотрел вокруг. Пока Юрка бегает за своими, кое-что можно начать делать руками. И он – мужчина – крепко взялся руками за первую косо выпятившуюся глыбу, сказав отчетливо:
А мы шагаем дальше, мы есть, мы будем —
Дано такое право траве и людям.
И каждый, кто кончает свой путь бессонный,
Становится посмертно звездой высокой…
Боли уже не было.
24. Бросок
Второй год Первой Галактической войны
Ночью Его Императорскому Величеству Василию VI приснился сон.
Мальчик, идущий по бесконечной дороге – светлой полосе среди черноты. Сперва императору показалось, что это – Сашка, его старший. Но потом мальчик обернулся – со спокойным отстраненным лицом, – и Василий узнал себя. Мальчик печально поднял руку – и светлая полоса стремительно стала сворачиваться в тугой рулон, вспыхнула искрой и погасла, оставив лишь чувство падения в темноту – чувство ужаса.
Император проснулся.
В его покоях в Женеве было тихо. Только в коридоре отчетливо щелкнули шаги меняющегося гвардейца.
Император понимал, что погибнет. Это знание, пришедшее во сне, было настолько отчетливым и ясным, непреложным, что не казалось страшным или даже печальным. Но как? Где? Когда? Его судьба была неразрывно связана с судьбой Империи, более того, с судьбой Земли. Что должно произойти, чтобы он погиб? Поражение? Неужели все-таки поражение?! Он тщетно пытался осознать угрозу, спрятанную в предчувствии, – она не давалась, и Его Величество сердито сел в кровати. Щелкнул пальцами, включая лампу на столике. Удивился, что Вика… ах да. Ее Императорское Величество не в Женеве. Конечно. Война – это дело мужчин. Но Вика, наверное, помогла бы, почувствовала, растолковала.
Хотя – нет. Не надо. Брак по любви – такая редкость среди дворян, среди тех, кто принадлежит к Домам, – невероятная. Но Вика его всегда любила и любит. Не меньше, чем он ее, – и с куда большей безоглядностью. Пусть предчувствие остается с ним…
Но как? Когда?! Что ждет Землю, какие испытания, какая беда подходит к порогу? Он сделал еще одно усилие – пробиться через туман неясности, выкристаллизовать суть. Может быть, его жизнь – это плата за победу? Может быть, этого требует История?
Нет. Ничего.
Император досадливо вздохнул, взял со столика книгу, которую читал перед сном, – бумажную, старую. Мысли, записанные гением по призванию и убийцей по необходимости, в блокноте карандашом, на колене, среди радиоактивных развалин… Неужели он, прямой потомок того, кто писал эти слова, прикрыв страницу блокнота от снега капюшоном куртки, недостоин… Император задержал взгляд на строчках: «Благородство – это думать хорошо, говорить хорошо и поступать хорошо. Тот, кто спрашивает у других, что значит «хорошо», – лишен благородства». Он пролистал книгу – много раз читанную, вырывая из текста строчки, на которых сам собой задерживался взгляд…
Человек пал в тот самый миг, когда проклятие древних язычников: «Чтоб тебе умереть в своей постели от старости!» – стало мечтой большинства.
В глазах человекоподобного высшее мужество – умение приспособиться к любой ситуации. В глазах Человека – умение изменить любую ситуацию в соответствии со своим желанием.
Император отложил книгу – осторожно, бережно. Встал, накидывая халат. Подошел к окну, открыл его – широко, взмах, чтобы увидеть мерцающее под луной озеро и черный в ночи лес на его берегах. Стиснул зубы, представив себе Землю со стороны, какой он увидел планету, впервые оказавшись в космосе. Тогда он – совсем маленький – вдруг задохнулся от неожиданных и слишком больших для него жалости и любви и, вытянув ладошку, подставил ее под бело-сапфирово-изумрудный хрустально-хрупкий шар. И сам себе показался большим, сильным, ответственным… На плечи легли руки отца, и отец не стал смеяться или удивляться – нагнулся, и ухо щекотнул шепот: «Береги ее, Васька. Понял, слышишь?»
Тогда он кивнул. Закивал в полной уверенности, что сбережет это прекрасное хрустальное яблоко. Но сегодня во сне последние искры живого золота растаяли в черноте – остался страх. Отец, отец, как же ты был мудр, как смешон сейчас я…
