— Не сможете, и все тут, — сказал заместитель.
— Хотелось бы знать, почему вы так решили? —
спросил директор у заместителя.
— В частности, потому, что данное кресло починить
нельзя, а вообще-то потому, что он решительно не производит впечатление
человека, умеющего чинить кресла.
— Но, скажите, какое отношение имеет починка кресел к
канцелярской работе? — спросил Колен.
— А вы что, позвольте вас спросить, на пол садитесь,
когда занимаетесь канцелярской работой? — с издевкой спросил директор.
— Видать, усердием вы не грешите, — подлил масла в
огонь заместитель.
— Я вам прямо скажу, молодой человек, безо всяких
обиняков, — сказал директор, — вы просто лентяй!
— Вот именно… Лентяй… — подтвердил заместитель.
— А лентяя мы ни при каких обстоятельствах на работу не
примем! — заключил директор.
— Тем более что у нас для лентяев никакой работы и
нет, — сказал заместитель.
— Позвольте, но это же лишено всякой логики, — еще
слабо отбивался Колен, хотя понимал, что он уже на крючке у этих крючкотворов.
— Это еще почему? — спросил директор.
— Потому что лентяю где бы ни работать, только не
работать.
— Так вы что, намерены заменить здесь директора? —
спросил заместитель.
При этом предположении директор громко расхохотался и
воскликнул:
— Ну, он силен!..
Потом лицо его вновь помрачнело, и он еще дальше отодвинулся
от Колена в своем кресле.
— Уведите его, — приказал он своему
заместителю. — Понятно, почему он сюда явился… Ну, живо, живо!..
Проваливай, прощелыга! — вдруг завопил он. Заместитель кинулся на Колена,
но тот схватил ручку, лежавшую на столе.
— Только троньте меня! — сказал он и стал
отступать к двери.
— Убирайся, чертово отродье!.. — кричал директор.
— А вы — старый осел!.. — сказал Колен и толкнул
дверь.
Он швырнул ручку в сторону директорского стола и опрометью
кинулся по коридору. Когда он пробегал мимо вахтера, тот выстрелил ему вслед из
пистолета, и бумажная пулька прошибла в филенке входной двери дыру, контуром
напоминающую череп.
XLV
— Не спорю, это превосходный предмет, — говорил
антиквар, обходя вокруг пианоктейля.
— Он из клена птичий глаз, — сказал Колен.
— Вижу, — сказал антиквар. — Надо полагать,
ваш инструмент и работает исправно.
— Я продаю все лучшее, что у меня есть, — сказал
Колен.
— Наверно, вас это огорчает, — сказал антиквар и
наклонился, чтобы получше разглядеть рисунок древесины.
Он сдул несколько пылинок, которые нарушали ровное сияние
полировки.
— А не лучше ли было бы поступить вам на работу
зарабатывать деньги и сохранить эту вещь?
Колен вспомнил кабинет директора, пистолетный выстрел
вахтера и ответил, что нет,
— Вы все равно к этому придете, — сказал
антиквар, — когда вы все вконец распродадите.
— Если мои расходы перестанут увеличиваться… — начал
Колен, подбирая слова, — если мои расходы не будут расти, то я смогу,
загоняя вещи, жить, не работая. Не очень хорошо, но жить.
— Вы не любите работать? — спросил антиквар.
— Работать ужасно, — сказал Колен. — Человек
низводится до уровня машины.
— А ваши расходы все продолжают расти?
— Цветы стоят очень дорого. И пансион в горах тоже…
— Но может быть, она все-таки выздоровеет? —
спросил антиквар.
— О! — воскликнул Колен, и лицо его осветилось
счастливой улыбкой. — Как это было бы чудесно! — прошептал он.
— Но все же это не полностью исключено?
— Нет! Конечно!.. — сказал Колен.
— Это требует времени, — сказал антиквар.
— Да, — сказал Колен. — А солнце все уходит и
уходит…
— Оно может вернуться, — сказал антиквар
ободряюще.
— Не думаю, — сказал Колен. — Это глубинное
явление. Они помолчали.
— Он заряжен? — спросил антиквар, указывая на
пианоктейль.
— Да, — сказал Колен. — Все резервуары
заполнены.
— Я неплохо играю на рояле, — сказал
антиквар. — Мы могли бы сейчас его испытать.
— Если вам угодно, — сказал Колен.
— Тогда я пойду принесу табурет, — сказал
антиквар. Они стояли посреди магазина, куда Колен привез свой пианоктейль.
Вокруг них громоздились странные старинные вещи — кресла, стулья, консоли и
прочая мебель. В помещении было темновато и пахло индийским воском и
заспиртованными младенцами. Антиквар принес табуретку из кованого железного
дерева и сел на нее. Потом он вынул из двери ключ, чтобы его журчание им не
мешало.
— Вы помните что-нибудь из Люка Эллингтона?
— Да, — сказал антиквар, — я сыграю вам
«Blues of the Vagabond».
— На какую дозу мне его поставить? — спросил
Колен. — Вы выпьете сразу три вариации?
— Выпью, — сказал антиквар.
— Хорошо, — сказал Колен. — В целом это будет
около полулитра… Ну, у меня все готово.
— Отлично, — ответил антиквар и ударил по
клавишам. Туше у него было удивительно мягким, и звуки рассыпались в воздухе
подобно жемчужинам кларнетного тремоло Барни Бигарда в аранжировке Дюка. Колен
сел на пол, чтобы слушать. Он прислонился к пианоктейлю, и из глаз его
покатились огромные дрожащие эллипсовидные слезы, которые, стремительно
скользнув по одежде, падали на пыльный пол. Музыка проходила сквозь Колена, как
сквозь фильтр, и, очистившись, становилась более похожей на эллингтоновскую
«Хлою», нежели на «Блюз бродяги». Антиквар, играя, напевал себе под нос
какой-то простой, как пастораль, мотивчик и покачивал из стороны в сторону
головой, словно гремучая змея. Он сыграл три вариации и замолк. Колен был
счастлив до глубины души, он сидел, не шевелясь, и чувствовал себя как до
болезни Хлои.
— А что теперь надо делать? — спросил антиквар.
Колен поднялся, отодвинул шторку пианоктейля, и они взяли каждый по стакану,
наполненному жидкостью с радужным отливом. Антиквар отпил первым и
восхитительно пощелкал языком.
