– Да. Могут, – ответил Байдиков. Ответил скорее машинально. Самое главное, что он понял, – это отсутствие у капитана всякого желания к розыску убийцы. Станислав Николаевич бессмысленным взглядом уставился на двух телевизионщиков, успевших заснять труп в сумке, прежде чем молоденький сержант отогнал их за временное ограждение.
Когда Байдиков сел в машину, водитель спросил:
– Ну что, Станислав Николаевич?
– А ничего, – хмуро ответил Байдиков, закуривая. – Не хотят менты убийцу искать…
– Придется самим поднапрячься, – сказал водитель, и Байдиков с ним согласился.
Окончив с фотосъемкой трупа, Зуев подошел к Камагину:
– Николаич, неужели опять работа Топольского?
– Тише. Не хватало еще, чтобы муж убитой услышал. Он уже подходил ко мне.
Зуев понимающе кивнул головой, но все же спросил:
– А все-таки, сам-то как думаешь?
– Никак. Не хочу думать. Вот где у меня этот маньяк, – капитан провел ребром ладони по шее и покосился на безголовый труп женщины.
Ее уже достали из сумки для более тщательного осмотра.
Областной следователь уныло корпел над протоколом.
Глава 24
После смерти матери Валерка жил один в огромной пустой квартире.
Раз в два дня к нему из соцзащиты приходила женщина-пенсионерка, которая приносила из магазина необходимые продукты.
Да еще заходила участковая медсестра – справиться о здоровье.
И та и другая жалели его – молодого инвалида, прикованного к инвалидной коляске. И если работник соцзащиты только вздыхала, то медсестра, чем-то отдаленно напоминавшая его мать, делала успокоительные уколы и говорила, что со временем он вылечится.
Валерка страстно хотел в это верить. Иначе зачем жить? Кому он будет нужен – неполноценный доходяга?
Сегодня добрая женщина из соцзащиты по его просьбе принесла из магазина литровую бутылку водки. Валерка сказал, что так ему будет хоть на время легче забыть о своем горе.
После ее ухода он выпил почти половину бутылки без закуски.
В холодильнике лежали консервы, колбаса, но в рот ничего не лезло. На душе была тоска. Жить неохота. Думал, выпьет, печаль разгонит, но она еще сильнее ранит в самое сердце.
Закурил. Хмельным взглядом уставился в окно.
Внизу, прямо под окном, песочница, в которой играют малыши. Молодые мамы сидят рядом на скамейке. Золотая пора. Беззаботное детство.
И он когда-то играл в этой песочнице, и его мать сидела рядышком на этой скамеечке. Отца он не помнил.
Теперь все переменилось.
Валерка налил еще водки. Выпил, утер губы рукавом.
«Жизнь – дерьмо! И хлебать мне это дерьмо, пока не сдохну», – пришла к нему хмельная мысль. Вспомнил, как слышал в больнице разговор двух медицинских светил. Один из них прямо сказал, что он никогда не сможет ходить.
Валерка заплакал. Заплакал от чувства безысходности, ненужности и тоски.
Плакал долго, мучаясь вопросом – почему? Почему у него все так плохо? Ведь у него тоже могла быть семья и его карапуз катал бы в песочнице игрушечную машинку, поглядывая на окно, из которого на него смотрел бы он, Валерка. А рядом сидела бы Наташа. Его Наташа…
Валерка с жадностью докурил сигарету, оскалился в злой улыбке. Зачем ему жить? Не будет у него никогда ни жены, ни сына. И вообще ничего не будет. А может, лучше умереть, чтоб не мучиться, не обременять собой людей?
Эта мысль почему-то остро засела у него в мозгу именно сейчас. Он достал из ящика буфета веревку.
Женщина из соцзащиты недавно приносила торт на его день рождения. Коробка была перевязана прочной капроновой веревочкой. Тогда Валерка скомкал ее и убрал в буфет. Знал – пригодится.
– Пропади все пропадом! – зло выговорил он, привязывая конец веревки к трубе.
Теперь надо накинуть петлю на шею и, оттолкнувшись, упасть с коляски. И всему конец…
На кухне в углу висела маленькая иконка Богородицы.
Валерка перекрестился.
На столе возле окна стоял телевизор.
Чтобы не свихнуться от одиночества, Валерка его не выключал ни днем, ни ночью.
По НТВ крутили криминал. Уже с петлей на шее Валерка глянул на жуткое зрелище.
Крутили сюжет про обнаруженный в сумке труп женщины с отрезанной головой.
Молодой очкастый корреспондент, едва не захлебываясь от волнения, торопился выговориться:
– Совершено новое жуткое преступление! Милицейские чины спешат нас заверить, что маньяк, совершавший убийства женщин, погиб. Но так ли это на самом деле? Убийство этой молодой женщины заставляет задуматься об обратном.
Несколько дней назад ее муж обратился в редакцию газеты, пообещав солидное вознаграждение любому, кто предоставит какую-либо информацию о пропавшей жене. И вот такая информация поступила…
Камера взяла крупным планом сумку, и Валерка увидел отрезанную голову женщины. Заскрипел зубами.
«Как же так? Неужели опять эта мразь?! Но ведь Камагин говорил, что застрелил немого, а Топольский сгорел в машине…» – Тут Валерка припомнил, что на днях действительно видел такое объявление в газете и фотографию пропавшей женщины. Еще тогда подумал об изнасиловании. Баба красивая. Запросто могли увезти куда-нибудь на дачу и затрахать до полусмерти. Но все оказалось гораздо хуже.
Валерка смотрел на экран телевизора и совсем забыл, что сидит с петлей на шее.
А румяный очкарик тем временем продолжал:
– Произошедшее убийство дает почву для размышлений: а может, маньяк затаился и выслеживает новую жертву?
– Правильно. Затаился. Он обвел ментов вокруг пальца, – прошептал Валерка, чувствуя, как к горлу подкатывается ненависть. – Клал он на ментов с прибором. Как убивал, так и будет убивать. Ладно. Посмотрим. Где же у меня эта газета?
Он покатил на коляске, хотел поискать в комнате газету, но петля больно стянула шею.
На столе лежал хлебный нож. Схватив его, Валерка наотмашь перерезал капроновую веревку.
Надрывно кашляя, он налил стакан воды и выпил. Один. Второй.
Вроде отошло немного. Дышать стало легче.
Смерть всегда ужасна. И то, что пару минут назад он мог умереть, испугало его. Даже протрезвел с перепугу. О нем по телеку сюжет показывать не станут. Что в его смерти выдающегося? Жил незаметно. Так бы и умер.
Но теперь все его существо протестовало против смерти:
– Ну уж нет! Я умру, а эта сволочь будет жить? Будет убивать? Подожди, гнида! Менты тебя не нашли, но со мной твои финты не пройдут. – План дальнейших действий ему словно кто-то подсказал.