Канцлер, который все это время молча слушал, подошел поближе и поклонился.
– Наверное, она уже отбыла. По окончании мессы я видел, что она оседлала коня и поскакала на север.
– Не сказав ни слова прощания? Без всякого этикета? Что же это за воспитание? – воскликнула Адель.
Архиепископ склонился к ней и прошептал:
– У них уже две королевы были отосланы назад – королева Софья и одна из ее дочерей, которая была изгнана из немецкого двора.
Король изо всех сил ударил кулаком по подлокотнику трона.
– Мне совершенно безразлично то, что она уехала. Монсеньор де Турнэ, вы составите эскорт и проводите принцессу до Дании. Объясните ей, что она не должна здесь оставаться.
– Но, сир… – пробормотал тот.
– Я приказываю!
Не сказав более ни слова, Филипп поднялся и направился в свои покои.
– Мадам, сохраняйте благоразумие, – сказал Ингеборг Этьен де Турнэ на своем прекрасном датском. – По неизвестным мне причинам король выразил сильнейшее недовольство вами. Он сказал, что ваш брак недействителен, и вы должны возвратиться в Данию.
Принцесса повернула к прелату свое бледное, как мрамор, лицо с красными от слез глазами.
– Нет. Я не поеду. Мы обвенчаны перед Богом, и сегодня утром я стала королевой Франции. Я должна остаться, и я останусь.
– Мадам…
Этьен де Турнэ колебался, ему было неприятно говорить то, что он должен был сказать.
– Венчания недостаточно, брак недействителен до тех пор, пока он не… совершился.
– Я не знаю, что вы этим хотите сказать, сеньор, – сказала Ингеборг с удивленным выражением на лице. – Но я воистину являюсь женой Филиппа. Наш брак вполне… как вы сказали… совершился.
– Но этого не может быть, мадам. Король утверждает обратное. Ваша невинность… ах, я не знаю, как выразиться!..
Но Ингеборг гордо выпрямилась и промолвила решительным тоном:
– Мне не следует ничего объяснять, монсеньор. Я королева Франции и останусь ею. Скажите королю, что я наотрез отказываюсь вернуться в Данию.
И чтобы дать понять, что разговор окончен, она повернулась к епископу спиной и отправилась в свои покои. Этьен де Турнэ со вздохом поклонился. Как это воспримет Филипп?
Он, конечно же, воспринял это плохо. Дрожащим от гнева голосом он повелел, чтобы несчастную Ингеборг отвезли в монастырь Сен-Мор-де-Фосс, где она должна была ожидать дальнейшего развития событий. После чего он вскочил на коня и помчался в Париж, в свой городской дворец.
По городу уже поползли слухи. Жители слышали о необъяснимом происшествии и пытались отыскать ему причину. Тайком поговаривали, что королева – ведьма, она околдовала короля. Добрый люд в Париже, Санлисе, Амьене и в других городах еще оплакивал щедрую королеву Изабеллу, но готов был признать красавицу Ингеборг, конечно же, только при одном условии – если их король, которого любили и восхищались его мужеством, политическим мастерством и мудростью, будет с ней воистину счастлив. Поэтому всех волновали тревожные события, происходившие в Амьене.
В академии на холме святой Женевьевы произошла схватка между французскими и датскими студентами, причина которой была никому неизвестна. Тем не менее подобные происшествия воспринимались серьезно. К тому же распространилась молва, что бывший в плену Ричард Львиное Сердце заплатил выкуп и с воинственными намерениями возвращается на родину. Говорили, что тяжело больной король Дании предложил ему свою помощь и могущественный флот, чтобы захватить Францию.
Филипп, который был совершенно погружен в себя, отвечал на эти слухи мрачным молчанием. При одном упоминании имени Ингеборг он сжимал кулаки и стискивал зубы. Для него избавлением было лишь одно: разорвать ненавистные узы. Поэтому он заставил своего дядю и епископа академии выслушать его требования.
Гийом говорил примирительным тоном, призывал к благоразумию, но осторожно заметил, что король, быть может, не совсем здоров и что столь странное сопротивление, которое он оказывает Ингеборг, есть нечто иное, как последствие болезни, которое со временем и с Божьей помощью… Филипп гневно посмотрел на него и три ночи подряд после этого провел со своими наложницами. Архиепископу оставалось лишь опять вздохнуть и отправиться к своей сестре.
Адель была не меньше других потрясена происходящим. Сам факт того, что ее предположения сбылись, никоим образом ее не удовлетворил. Она, как и все остальные, искала объяснение этой невероятной ситуации и выход из нее. Одним сентябрьским утром Адель созвала совет, на который были приглашены Филипп и архиепископ.
На первые же ее слова Филипп возразил, что известил всех о своем желании и ожидал, что ему подчинятся.
Гийом умолял:
– Сделайте последнюю попытку, дорогой племянник. Пойдите к королеве. Дайте церкви, народу, датскому королю доказательства ваших добрых намерений, и, быть может, эта неожиданная неприязнь к королеве исчезнет. Вы же ее почти не знаете. Если же колдовство действительно имело место, то я, Гийом, первый прелат Франции, обещаю вам, что начну процесс о расторжении этого брака. Но сделайте еще одну, последнюю, попытку…
Филипп задумчиво посмотрел на архиепископа и закрыл глаза, размышляя над его предложением.
– Вы клянетесь, что освободите меня… если я еще раз попытаюсь с ней объясниться?
– Вот вам мое слово, сир. Ибо дальше так продолжаться не может. Это становится опасным для королевства.
– Этот брак, – сказал Филипп, – не влечет за собой никакой материальной пользы для королевства: ни золота, ни военной помощи… Но хорошо, я пойду к ней.
На следующее утро он вместе с Гийомом, Этьеном де Турнэ, настоятелем Сен-Женевьев, который был переводчиком, и несколькими рыцарями отправился в монастырь Сен-Мор.
– Король! Король приехал!
Когда сестра-настоятельница увидела королевский герб на доспехах рыцарей и на груди самого высокого из них, она повисла на колокольном канате, и зазвонила что было сил. Поднялась суматоха. Железные шаги Филиппа гулко прозвучали в монастырском дворе, и благочестивые дамы, взволнованные и покрасневшие, вспорхнули как стая голубей. Сама мысль о том, что они, быть может, увидят короля, заставляла монахинь трепетать. Он в этом случае был мужчиной и только мужчиной.
Ингеборг известили. Она поднялась со скамьи для коленопреклонений, которую покидала теперь только для того, чтобы отправиться в церковь. Лицо ее побледнело так, что было под стать белому платью из расшитого золотом бархата, на которое ниспадали ее длинные косы. Ужас поселился в больших глазах, о которых Адель говорила, что они лишены выражения. Наконец дверь ее спальни распахнулась и вошел Филипп.
Он показался ей еще более высоким, чем при первой встрече, и еще красивее, несмотря на плотно сжатые губы и горечь во взгляде. К чему слова, если они не понимают друг друга? Настоятель Сен-Женевьев объяснил молодой женщине, что король пришел с благими намерениями, стремится к примирению и она должна пойти ему навстречу. Филипп что-то прошептал ему, а потом схватил старика за плечи, вытолкнул в коридор и собственноручно закрыл двери.
